Джеймс Блиш - Рассказы

Об этом же свидетельствовала их манера вести дела. Саймон посетил Верховного Предателя планеты с приличествующей незамедлительностью, надев пряжку, выдававшую в нем брата, хотя и с другой планеты, представился и изложил свою миссию с почти полным чистосердечием — намного более полным, чем того требовал обычай. Принявший его тип, Валкол «Учтивый», дородный, мордастый мужчина в черном просторном балахоне, украшенном лишь пряжкой, с добрым и веселым выражением на лице и глазами, похожими на два кусочка айсберга, выпроводил его из Управления Гильдии с минимальной вежливостью, строго требуемой правилами братского протокола — то есть, дал двенадцать дней, чтобы убраться с планеты.

Пока что, по крайней мере, вомбис оказался прав относительно бодейсианцев, точка в точку. Их дух еще предстояло проверить.

Саймон отыскал гостиницу, где ему предстояло зализывать свои раны и готовиться к отъезду. Валкол разрешил ему остановиться именно в ней. Конечно, Саймон не собирался уезжать; он просто готовился к предстоящему делу. Тем не менее, раны для зализывания у него были. После всего лишь четырех разной длительности дней на Бодейсии его уже заставили сменить гостиницу, методы работы и личность. Унизительное начало.

3

Теперь методы. Машинально прислушиваясь, ожидая непрошенного вторжения, Саймон выливал яды в канализацию и иронически наблюдал за легкими струйками темно-красного дыма, поднимавшимися из ржавого унитаза. Ему было жаль расставаться с этими старыми, хоть и ядовитыми друзьями; но методы выдают человека не хуже, чем отпечатки пальцев, а теперь следовало считать, что Валкол послал за досье Саймона, и вскоре оно окажется на его столе. Досье окажется не соответствующим действительности, но неизвестно, в чем именно; а следовательно, яды и все подобное нужно выбросить из своего арсенала. Самое первое правило при принятии нового облика: «Оголись!».

Почти стершаяся марка изготовителя на унитазе гласила: «Джулиус, Бодейсия». Вещи, изготовленные на этой планете, обычно маркировались так неконкретно, будто любое место в мире похоже на другое, но это было и так и не так. Друидсфолл был чисто бодейсианским городом, но как главный город предателей имел и свое особое лицо. Например, эти здания, облицованные окаменевшими трупами…

К счастью, обычай теперь, когда первые формальности безрезультатно закончились, позволял Саймону держаться подальше от этих зловещих памятников и самому заботиться о крове и пропитании. Говорили, что в старых, бескорыстно дружелюбных гостиницах Друидсфолла звуки непонятных ударов и громкие крики на чужих языках — смерть ли там, любовь или торг — заставляли постояльцев вздрагивать в своих постелях и вспоминать собственные грехи. Разумеется, все гостиницы таковы, но тем не менее, предатели предпочитали селиться там, а не в Домах Гильдии, принадлежавших братству: там им гарантировалось уединение и одновременно они могли чувствовать, что еще живы. Что-то мешало им вести дела в стенах, сложенных из каменных конечностей, голов и торсов людей, некоторые из которых, без сомнения, были еще живы, когда закладывался фундамент, и возводились леса.

Итак, здесь в «Скополамандре» Саймон мог спокойно ожидать следующего контакта, теперь, когда он избавился от ядов. Этот контакт — если он произойдет — должен, конечно, произойти до конца периода его неприкосновенности. Термин «карантин», пожалуй, подходил лучше.

Нет, сколь ограниченной не была его неприкосновенность, в ее реальности сомневаться не приходилось, поскольку будучи предателем с Великой Земли, Саймон имел особый статус. Великая Земля, считали бодейсианцы, не обязательно Старая Земля, но не обязательно и не она. По крайней мере, Саймона не убьют из чистого консерватизма, хотя ни одно официальное лицо не рискнет иметь с ним дело.

Ему оставалось еще восемь дней — мрачная перспектива, так как он уже завершил все приготовления к делу, пикантность ей придавал лишь тот факт, что он до сих пор не знал официальной продолжительности дня. Ритмы Флос-Кампи не давали никаких намеков на этот счет, понятных его настроенным по Солнцу суточным ритмам. В настоящий момент, единственным светом в окне комнаты было сияние, похожее на завесу из оранжево-голубоватого пламени. Наверняка, радио, а возможно и электроснабжение, очень часто выходит из строя из-за таких сильных магнитных бурь. Это может пригодиться; он запомнил эту мысль.

Тем временем, Саймон избавился от последнего яда. Он вылил воду из амфоры в унитаз, который тут же зашипел, как дракон, только что вылупившийся из яйца, и изверг гриб холодного синего пара, от чего Саймон закашлялся. «Осторожнее!» — подумал он; сначала воду, потом кислоту, а не наоборот — я забываю элементарнейшие вещи. Нужно было использовать вино. Пора выпить, за здоровье Гроу!

Он подхватил плащ и вышел, не дав себе труда запереть дверь. У него нечего красть, кроме чести, а она в правом заднем кармане. О, и конечно, Великая Земля — она в левом. Кроме того, Бодейсия богата: невозможно повернуться, чтобы не споткнуться о груду сокровищ, редкостей тысячелетнего возраста, которые никто не разбирал уже лет сто, и даже не собирался. Никому и в голову не придет красть у бедного предателя что-нибудь меньше короля, а еще лучше, планеты.

В таверне на первом этаже к Саймону тут же подошла девица.

— Угощаешь сегодня, экселенц?

— Почему бы нет? — Он и вправду был рад встрече. Эта пышная блондинка смотрелась куда привлекательнее сухопарых женщин Почтенных, которых мода заставляла выглядеть так, будто они страдают какой-то нервной болезнью, начисто лишившей их аппетита. Кроме того, с ней не нужно вести традиционную вежливую бодейсианскую беседу, состоявшую преимущественно из сложно закрученных шуток, над которыми не принято смеяться. Поэтому вся манера бодейсианского разговора строилась так, чтобы игнорировать собеседника; дебюты были высоким искусством, но эндшпили проигрывались. Саймон вздохнул и дал знак принести рюмки.

— На тебе пряжка предателя, — сказала она, усаживаясь напротив, — но золота с деревьев немного. Ты приехал, чтобы продать нам Великую Землю?

Саймон даже глазом не моргнул; он знал, что этот вопрос всегда задают любому чужаку его профессии.

— Может быть. Я сейчас не на службе.

— Ну, конечно, нет, — серьезно сказала девушка, перебирая пальцами что-то вроде четок с двумя серебряными фаллосами. — Но все равно, желаю удачи. Мой сводный брат предатель, но ему удается отыскать на продажу только мелкие секреты — как делать бомбы и все такое. Неважная профессия; я предпочитаю свою.

— Может ему следует работать на другую страну.

— О, его страна вполне годится для продажи, но у него плохая репутация. Продавцы и покупатели не особенно ему доверяют — думаю, все дело в стиле. Кончится тем, что он продаст какую-нибудь колонию за пригоршню бобов и рыбную котлету.

— Тебе не нравится он — или его ремесло? — спросил Саймон. — В конце концов, оно не так уж отличается от твоего: человек продает то, что ему на самом деле не принадлежит, но в результате сделки, все же, кое-что имеет, если обе стороны держат язык за зубами.

— Ты не любишь женщин, — спокойно сказала девушка, будто просто констатируя факт, а не бросая вызов. — Но все в мире временно — не только девственность и доверие. Зачем жадничать? «Обладание» богатством столь же иллюзорно, как «обладание» честью или женщиной, а доставляет намного меньше удовольствия. Лучше тратить, чем копить.

— Но ведь есть и иной подход, — возразил Саймон, зажигая дурманящую палочку. Он был невольно заинтригован. Гедонизм являлся самой распространенной философией в цивилизованной галактике, но было пикантно слышать, как гулящая девица щеголяет избитыми клише с такой серьезностью.

— Иначе мы не смогли бы отличить добро от зла, и плевали бы на все.

— Ты любишь мальчиков?

— Нет, это не в моем вкусе. А, ты хочешь сказать, что я не осуждаю любителей мальчиков, и что ценности, в конечном итоге, вопрос вкуса? Я так не считаю. Сочувствие постепенно проникает в нравы.

— Значит, ты не станешь совращать детей, а пытки вызывают в тебе протест. Но это твой взгляд. Некоторые мужчины не столь ограничены в подобных ситуациях. Я очень часто встречаю таких. — Рука, держащая бусы, сделала еле заметный непроизвольный жест отвращения.

— Я думаю, что ограничены они, а не я — большинство планет рано или поздно отправляют на виселицу своих моральных имбецилов. Но как насчет предательства? Ты не ответила на этот вопрос.

— У меня в глотке пересохло… спасибо. Предательство, ну — это искусство; но опять же, вопрос вкуса или предпочтения. Все решает стиль; поэтому мой сводный брат ни на что не годится. Если бы вкусы изменились, он процветал бы, как и я, родись я с синими волосами.