Сергей Кусков - Телохранитель ее величества: Точка невозврата

Я кивнул. Все понятно. Что ничего не понятно. Гений, блин! Развил целую теорию, как «опустить» человека, чтоб тебя не трогали, а в итоге…

…А в итоге получил результат, после которого сюда лучше вообще не соваться. Если верить этой сеньоре, а у меня нет оснований ей не верить, глядя на выросшую стену отчуждения со стороны окружающих девчонок.

— Я правильно понимаю, что если я откажусь, у этой сеньориты будут проблемы, которые могут закончиться летальным исходом? После чего такие же проблемы начнутся и у меня?

— Правильно, — наказующая кивнула. — Думай, Ангелито, думай. — «Ангелито» она презрительно выплюнула.

— По-моему, тут нечего думать, — я хмыкнул. — Что тут такого, собственно? Девочка бросилась мне в объятия… Не рассчитала, мы упали!..

— Громче!

Я повторил, вполоборота, громко. Все, кто меня услышал, при этих словах начали облегченно вздыхать. Ну, что проблемы у Афины будут — сомнений не было, но то, что у нее появился шанс, всех явно обрадовало. Впрочем, степени отчуждения это не убавило.

— Да и если б она хотела свернуть мне шею, свернула бы, — добавил я, кивая на костыли. — В моем-то положении. Неправда ли?

Последний вопрос предназначался самой Афине, вместо ответа отвернувшей мордашку в сторону. Я про себя проговорил: «Сама такая!».

— То есть, — тон наказующей приобрел официальные нотки, — ты утверждаешь, что нападения на тебя не было? Так?

— Истинно так, сеньора.

Я не боялся за себя. Мне, действительно, не хотелось, чтобы у Афины возникли проблемы, и тем более с летальным исходом. Но наказующая восприняла это по-другому, как слабость с моей стороны, и одарила презрительным взглядом, от которого я до хруста сжал кулаки. Сука!

— Это правильное решение, Хуан! Очень правильное! А ты пошли с нами, — бросила она Афине-Камилле и толкнула ее в сторону выхода.

Я остался один. Нет, люди вокруг были — девчонки рассаживались за столами и креслами, возвращались к своим делам, которыми занимались до эксцесса, но мою персону все показно игнорировали. Пополнившаяся новыми игроками команда за столом вернулась к игре, забыв о моем существовании. Мне оставалось только одно — ретироваться.

«Плевать. На все плевать» — твердила одна часть сознания, пока я бесцельно, еле переставляя костыли, брел по коридорам. — «Она тварь, и заслужила!»

Другая же ей возражала: «Так нельзя, Шимановский! Ты пришел сюда, в их дом, в заведение, живущее по своим правилам, где действуют иные моральные императивы, и унизил одну из них. Унизил так, что хоть она и не права, но все встали на ее сторону. Да, ты добился целей, что ставил, тебя будут воспринимать всерьез, как человека, могущего дать сдачи. Ты победил. Но это Пиррова победа! Стоит ли она этого?»

Я не знал, что ответить. Истина пряталась где-то между двумя крайностями, но я ее не видел. Как и не понимал того, почему она на меня набросилось. И что теперь делать дальше.

Побродив какое-то время по кубрику, я нашел уединенную оранжерею, заполненную экзотическими растениями. С потолка, с полос, проходящих прямо над рядами с кадками, лился свет, по спектру напоминающий солнечный — белый и яркий, и поэтому эту оранжерею использовали как библиотеку. Да-да, библиотеку — стол посередине был завален книгами.

…Ну, «завален» я загнул, конечно, книг лежало всего штук десять, сложенных в несколько аккуратных стопок — видимо, оставили, чтоб дочитать позже. Мало ли кого и где могла застать тревога? Но поразил меня внешний вид книг: настоящие, бумажные, не пластиковые, потрепанные временем, будто из антикварной лавки. Как у мистера Смита, только букинистической. Стоимость каждой из них… Стесняюсь даже представить, какая, и лежат себе, без охраны…

В основном это была любовная лирика, но покопавшись, я взял в руки одну вещь, которая выделялась на общем фоне. Самая потрепанная на вид, даже запахам отдающая старостью, и явно не про розовые сопли. Автор ее носил непереводимое имя «Zelazny», вероятно, польское, а сама книга называлась красочно: «El señor de sueños». «Повелитель снов». Красивая некогда голографическая картинка обложки стерлась, показывала полуразвалившиеся фрагменты мозаики, но после того, как я прочел год издания и дарственную надпись на форзаце, на это стало наплевать. Вообще стало на все наплевать.

«Сестренке Аделлине. С днем Рождения! Ты же обожаешь такие вещи, моя дорогая?

И подпись:

Твоя неугомонная Ева.»

Красивый почерк, вычурный, с завитушками. Аристократичный. В голове услужливо всплыло: «Ева Веласкес, младшая дочь Алисии Мануэлы, основательницы династии. Погибла во время обороны Флорианополиса во время войны за Независимость. Сестра первой венерианской королевы»…

Я открыл книгу и принялся жадно изучать ее на предмет иных надписей или пометок, но ничего более не обнаружил. Бумага, специальная, книжная, ее делают уже пару веков (потому книга сохранилась в достаточно хорошем состоянии), также ни о чем более не сказала. Книга — и книга. Обращались с нею аккуратно, ни загнутых страниц, ни каких либо следов небрежного отношения, да и глупо было бы ожидать подобного от людей, читающих книгу первой королевы, из личного архива семьи Веласкес. Волновал вопрос, почему она лежит здесь, в открытом доступе, но ответ на него напрашивался.

Воровать тут некому. Посторонних нет, а среди своих не принято, да и найти подобный атрефакт легче легкого. Как и выяснить, кто именно привел его в негодность, если кто-то решит совершить подобное безумие. Что говорило о сплоченности корпуса, о том, что это все-таки единый живой организм, хоть и состоящий из трех сотен людей. Наверное, оставь я сам здесь что-то ценное, да хоть ту же памятную пластинку из золота, одолженную у Бэль, она будет спокойно дожидаться меня на том самом месте, где оставлю, сколько бы я ни отсутствовал.

Из моей груди вырвался обреченный вздох. Я понял, каковы масштабы ловушки, в которую попал с этой долбанной Афиной-Камиллой.

Я аккуратно сел, поставив костыли рядом со столом, и принялся поглощать книгу, страница за страницей. Я редко держал в руках бумажные книги, в наше время это дорогое удовольствие, а таких древних не держал вообще никогда — хотелось насытить жажду неизведанного. Бумажная книга и читалась иначе, не так, как голограмма. Мягче, с трепетом. И чувство это мне нравилось.

Камилла… Разберусь с ней позже. И с ней, и с накалившейся вокруг атмосферой. Кажется, я понял, почему она повела себя так. И понял свою в этом ошибку. Действительно, философ хренов!

Ошибкой был весь наш разговор, вся моя сольная партия. Стоявшие рядом «морпехи», как единственные в достаточной степени умудренные жизнью, наверное, смеялись надо мной, над моими аргументами. А может не только они. Да и сам я: почувствовал в девчонке слабину, захотел ударить, ударил. Но лезть на доты, без артподготовки, без разведки местности!.. Мне еще повезло, что легко отделался.

А если бы оказался не прав насчет нее? Промахнулся? Если бы она рассмеялась мне в лицо? Что бы я делал тогда? Как отмывался? Интуиция — хорошая игрушка, когда ее используешь с умом, а с этим у меня пока осечка за осечкой. И аргумент, что мне всего восемнадцать, не отмаз. Раз влез в эту петлю, надо или тянуть ее, или вешаться. Третьего не дано.

А главный вывод, который я сделал за сегодня — я совершенно не знаю корпус! Но при этом пытаюсь его судить.

Мое уединение было нарушено вначале заглянувшей внутрь, а после робко вошедшей сеньоритой со слишком знакомым профилем:

— А, ты здесь! А я уж думала, пошел к себе.

— К себе?

— Ну да, к себе. В каюту, — пояснила Афина, оправившаяся от потрясения и даже бодрая. И совершенно не агрессивная. Видимо, разъяснительную беседу с ней провели, а сами неприятности отложили на потом, к возвращению начальства.

— У меня нет «к себе», Камилла, — горько усмехнулся я, аккуратно закрыл книгу и отложил в сторону. — И нет своей каюты. Я здесь никто, чужак. А каюта — всего лишь спальня девчонок из вашего взвода номер тринадцать, в которой я временно пребывал, так как где-то же мне пребывать было нужно.

— Но… — Она хотела поспорить, но задумалась, и постепенно начала приходить к выводу, что я прав.

— Они чужие, — продолжил я. — Просто в отключке я валялся в ИХ спальне, а не в чьей-то еще. Мне все здесь чужие. И тот вопрос, станет ли хоть кто-нибудь «своим».

Может в чем-то я и преувеличил, те же девчонки из «чертовой дюжины» восприняли меня хоть насторожено, но с энтузиазмом, но в целом прав. Я — чужой. И я специально сказал ей именно так — пускай почувствует наше родство. Спорное, чисто гипотетическое, но тем не менее родство. Я тоже одинок, как и она.

Она поняла меня правильно, и ее лицо осветила гораздо более дружелюбная улыбка.

— Я это… Извиниться хотела. Хуан… — «Хуан» она выдавила, словно перешагивая важный барьер — За то, что напала…