Черный ксеноархеолог - Юрий Валерьевич Максимов

на минуту формальности, – наконец сказала она. – Я хочу последний раз поговорить с тобой… как просто с тобой. Я очень разочарована тем, что ты сделал в отношении меня и своей жены. Но я видела, как ты пытался спасти нас всех и смог это сделать. Принес нам победу. Рисковал жизнью ради этого. Так что… видимо, я должна тебя поблагодарить…

– Это необязательно. Если бы ты могла меня простить…

– Не могу.

Это было видно по глазам. Она не простила.

Помолчав, Ванда добавила:

– Простить в данном случае означает, что мы могли бы начать все с чистого листа. А мы никогда не сможем. Но я ценю то, что ты сделал для победы. И поздравляю с наградой!

Она протянула руку, и я ее пожал. Но признался:

– Это горькая победа, Ванда. Нам противостояли люди, не менее нас верившие, что служат Федерации, и готовые пожертвовать собой на благо человечества. Они пытались убить нас, но в итоге мы смогли убить их. Благодаря тому, что сделал я.

– Вообще-то, они начали первыми убивать, ты этого не забыл?

– Нет.

– Думай о тех, кого спас, а не о тех, кто погиб. – Помолчав, Ванда добавила: – Я запросила перевод на противоположную часть Федерации, чтобы наши пути больше не пересекались.

– Я понимаю. Ванда, я хотел сказать… – Меня охватили сомнения в том, стоит ли продолжать.

Женщина, стоящая передо мной в военной форме, думающая о победах, приказах и наградах, была мне совершенно чужой. Но, в конце концов, я должен был произнести эти слова ради той девушки, с которой мы когда-то говорили по душам у костра.

– В то лето, когда погиб мой отец, ты вернула меня к жизни. Именно ты. Спасибо тебе.

– Ты бы вернулся и без меня. Я была лишь твоим развлечением. Временным. Пока ты не встретишь кого-то покрасивее и поумнее. Прощай, Серж. Ты был моей последней слабостью. Спасибо, что помог преодолеть ее.

Помолчав, Ванда опустила взгляд и сказала:

– Хотя как человек ты и не очень, но ты мог бы стать хорошим офицером. Может быть, еще станешь.

И, резко отвернувшись, она пошла по коридору быстрым пружинистым шагом. Осталось тягостное чувство, но ничем иным этот разговор и не мог закончиться.

Глядя на удаляющийся силуэт Ванды, я думал о ее словах про необратимость произошедшего. Думал и понимал, что она неправа. Среди множества лежащих перед нами путей есть и такой, на котором мы могли бы быть с ней вместе. Даже после всего произошедшего. Это заняло бы много времени и усилий, но такой путь есть.

Я не иду по нему не потому, что этого пути нет, а потому, что выбираю другой путь.

Выбираю Лиру. Выбираю верность.

Затем вернулся Клим и повел меня в глубь базы. На одном из внутренних переходов нас встретил дядя Филип. Он отпустил матроса и дальше повел меня сам.

– Мы позаботились о твоей жене, – сказал он.

– Глубоко признателен! Можно ли ее увидеть?

– Пока нет. Она в искусственной коме, пока восстанавливается. Но у врачей хороший прогноз.

– Спасибо!

Перед операцией я сообщил ему, что Лира – моя жена.

– Твоего робота ремонтируют, – продолжил он. – Там надо дождаться кое-каких деталей, их уже заказали. В другое время было бы много вопросов о том, как андроид Космофлота оказался на гражданке, но сейчас есть вопросы поважнее. И тебе нужно будет на них ответить. Как я и предупреждал.

– Да, конечно! Но можно ли…

– Что?

– Я хотел бы связаться с мамой, рассказать, что со мной все в порядке.

– Мы пошлем ей весточку. Тебе же пока в сеть лучше не выходить. «Троллей» еще не усмирили окончательно. Это в процессе.

Что за «усмирение»? Я ощутил беспокойство. Надеюсь, речь о дипломатии, а не о том, что Космофлот берет сейчас с боем каждую базу Спецконтроля, продолжая проливать кровь и сеять смерть среди граждан Федерации? Нет, конечно нет. Просто дипломатия. Переговоры занимают время…

Дядя Филип завел меня в просторную светлую комнату с искусственным пейзажем в фальшокне. Вид леса с Мигори – специально для меня.

Здесь я провел последующие три дня, отвечая на вопросы разных людей. Не считая перерывов на сон, еду и туалет, я только и делал, что отвечал. Допрашивающие сменялись, но были в курсе того, что я сказал другим. Разумеется, много вопросов было об артефактах Хозяев, и после того как я продемонстрировал, что они умеют, их у меня забрали. Раньше я бы переживал и злился из-за этого, а сейчас отдал совершенно спокойно. Ко многим вещам я стал относиться иначе.

Думаю, эту часть можно опустить, тем более что я все еще под подпиской о неразглашении.

День триста семьдесят пятый

Сегодня мне сообщили, что мой допрос пока приостановлен – хорошая новость.

А вторая еще лучше – Лира пришла в себя и достаточно окрепла, чтобы принимать посетителей! Получив разрешение, я побежал в госпиталь. Уже перед входом в ее палату замер. Надо отдышаться. Поправил форму. Нервно сглотнул, глядя на белую дверь. Дыхание пришло в норму, но я по-прежнему стоял на месте. Меня бил мандраж. Где там Клим? Вот оно, что-то особое для меня – войти в эту дверь. Это тяжелее, чем войти в пылающий реактор.

«За этой дверью тебя не ждет ничего, чего бы ты не заслужил», – сурово молвил Гемелл.

Вздохнув, я вошел в палату. Сердце защемило от радости, едва я увидел ее. Лира! Живая! Как будто все произошедшее в эти безумные дни отступило, забылось.

– Ого! – сказала она с улыбкой, глядя на мою форму. – Я многое пропустила.

– Да, есть такое.

Я улыбнулся в ответ и, склонившись над ней, поцеловал в губы. Лира ответила на поцелуй. Как же я счастлив!

– Ну, рассказывай, – попросила она, когда я сел на стул рядом с койкой и бережно сжал бледную руку Лиры своими ладонями.

– Как ты себя чувствуешь?

– Неплохо. Рассказывай! Если только это не маскарад, я хочу знать, как стала женой космофлотца.

– Увы, это не маскарад. Когда я нашел тебя без сознания, то заморозил до тех пор, пока найду лучших врачей.

– Разумно.

– С помощью таэдов я взял штурмом особняк Босса и заморозил его самого. Чтобы он больше нам не вредил. Вернул то, что украл Келли.

– Звучит круто! Таэды ходили по Сальватьерре?

– Да. Немного.

– И как?

– К сожалению, один погиб при штурме.

Она помрачнела:

– Значит, ты был прав. Ружье все-таки выстрелило, и кровь пролилась. Кто-то еще погиб?

– При штурме – больше никто.

Про двести сорок погибших