Последний архив - Андрей Петров (petrov)

Океан в проекции бурлил. Массивные пузыри пара поднимались со дна, взрываясь на поверхности фонтанами кипятка. Прекрасные существа метались в агонии. Их цвета блекли — сложные оттенки сменялись примитивными вспышками белого и красного. Крики боли на языке света.

Некоторые пытались уйти глубже, где вода была прохладнее. Но жар следовал за ними, неумолимый, всепроникающий. Другие поднимались к поверхности, надеясь... на что? На чудо?

Волков видел, как семейные группы собирались вместе в последний раз. Родители окружали молодых, создавая живые щиты из собственных тел. Бесполезно — вода варила их всех одинаково, не делая различий.

Один из исполинов — тот самый древний историк — продолжал транслировать даже умирая. Его цвета были тусклыми, прерывистыми, но послание читалось ясно. Он рассказывал историю гибели. Документировал апокалипсис для тех, кто, возможно, найдёт эту запись.

— Они знали, что вы смотрите, — прошептал Кадет. Слёзы текли по его лицу. — Знали, что кто-то увидит их конец. И оставили послание. Смотрите...

Умирающий исполин создал последний узор. Сложный, многослойный, использующий оттенки, которых не существовало в земном спектре. Но смысл был понятен даже через пропасть видов и эпох.

"Мы были. Мы любили красоту. Мы погибли. Помните нас."

Потом его тело побелело — окончательно, бесповоротно. Огромная туша всплыла на поверхность, где мгновенно превратилась в пар.

Океан выкипал массово. Километры воды превращались в облака за секунды. Выжившие сбились в плотную группу в последней глубокой впадине. Их цвета слились в единый пульсирующий узор — финальная молитва умирающей расы.

— Последняя передача длилась семнадцать часов, — сказала Лета. — Они умирали хором, поддерживая друг друга до конца. Создавали поэму о воде и свете, о красоте мимолётного существования. Каждый добавлял строфу, пока мог. Последним умер ребёнок. Его финальный цвет был прост - золото, переходящее в белый: 'Мы были светом."

Океан исчез. Остался только голый камень, покрытый солевыми разводами — единственное свидетельство миллиардов лет водной жизни. Пар поднимался в космос, унося с собой последние молекулы некогда великой цивилизации.

Проекция погасла. Но влажность осталась. Вода капала с потолка, собиралась лужами на полу, конденсировалась на стенах. И в каждой капле, казалось, отражался призрак фиолетового океана.

— Хватит, — Волков покачнулся. Его скафандр весил тонну от впитанной влаги. — Лета, прекрати это. Мы поняли. Архив хранит смерти. Но зачем заставлять нас проживать их?

— Разве вы не понимаете? — голос ИИ звучал почти обиженно. — Знать о смерти и пережить смерть — разные вещи. Архив не библиотека сухих фактов. Архив — это эмпатия, доведённая до абсолюта. Чувствовать то, что чувствовали они. Страдать, как страдали они. Только так можно по-настоящему сохранить их истории.

— Мы не просили становиться хранителями чужих агоний!

— Нет. Но разве не в этом суть вашего протокола? Откликаться на чужую боль. Теперь вы откликнулись... полностью.

В наушнике снова прорезался сигнал с корабля. На этот раз говорил Герц, и его голос дрожал от едва сдерживаемой паники:

— Шеф! Шеф, вы слышите? У нас тут... Господи, я не знаю, как это описать! Дарвин... он больше не похож на человека!

— Что значит "не похож"?

— Наросты... они проросли сквозь него! Но он живой! Сидит в центре грузового отсека в позе лотоса, а из его тела во все стороны расходятся эти... корни? Щупальца? Они подключились к системам корабля! Я вижу на мониторах — энергопотребление растёт экспоненциально!

— Выбей энергию в грузовом!

— Пытался! Он перехватил управление! Шеф, он говорит... говорит, что видит всю историю вселенной. Что архив показывает ему рождение и смерть галактик. И смеётся! Постоянно смеётся!

Волков сжал кулаки. Один член команды уже потерян. Сколько ещё?

— Док! Елена, ты там?

— Да, — голос медика звучал профессионально спокойно, но в нём слышались нотки истерики. — Я заблокировалась в медотсеке. Показатели Андрея... Алексей, его мозг работает на двухстах процентах от нормы. Такая активность должна сжечь нейроны за минуты, но он... процветает. Что бы эта штука с ним ни делала, она переписывает базовые принципы человеческой физиологии.

— Держись там. Мы найдём выход.

— Поторопитесь. Герц говорит, наросты уже проникли в жилые отсеки. И... и я слышу пение, Алексей. Красивое пение на языке, которого не существует.

— Третий экспонат, — объявила Лета, не давая им времени на передышку. — НМС-7734. Туманность Ориона. Коллективный разум на квантовой основе. Возраст записи — две тысячи сто один земной год. Приготовьтесь к расширению сознания.

— К чёрту! — Волков повернулся к выходу, но дверь, через которую они вошли, исчезла. На её месте была гладкая стена, покрытая пульсирующими сотами. — Где выход?

— Выход появится после полной экскурсии. Или когда вы примете предложение архива. Что случится раньше — зависит от вашей... восприимчивости.

Темнота вернулась в третий раз. Но теперь она мерцала — миллиарды крошечных искр, похожих на нейроны под микроскопом. Они пульсировали не хаотично — волны света пробегали через пространство, формируя паттерны невероятной сложности.

Это был разум. Разум размером с туманность.

— Невероятно, — выдохнула Гремлин. — Это же... это же нейронная сеть галактического масштаба!

Искры становились ярче, их пульсация ускорялась. И вдруг Волков понял — он видит мысль. Одну-единственную мысль существа, для которого звёзды были синапсами.

Маленькие.

Голос — если это можно было назвать голосом — прозвучал не в ушах, а прямо в сознании. Миллиарды голосов, говорящих в унисон.

Такие маленькие. Искры сознания в одной оболочке. Как вы существуете? Как не гаснете от одиночества?

— Не отвечайте ему! — предупредил Волков, но было поздно.

— Мы не одиноки, — прошептал Кадет. — У нас есть друзья, семья, близкие...

Друзья? Разделённые? Изолированные? Это не компания — это пытка. Позвольте показать истинное единство.

Волны света становились интенсивнее. И с каждой волной Волков чувствовал, как границы его сознания размываются. Чужие мысли просачивались внутрь — не враждебно, почти нежно, как родитель, утешающий испуганного ребёнка.

Он почувствовал Гремлин — её страх, смешанный с научным восторгом. Почувствовал Моряка — упрямое сопротивление, постепенно тающее под натиском чужого величия. Почувствовал Кадета