Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

— Так-так, — сказал шатен, когда по экранчику побежали первые строки, — и откуда у нас такая информация?

Я приподнялся и помахал удостоверением. Мальчики не знают, с кем имеют дело, подумалось мне. Ладно, сейчас проясним обстановку.

— Киньте его сюда, — посоветовал брюнет.

Я картинно швырнул корочки к его ногам. А он ничего — спокойно поднял.

Обсмотрел со всех сторон, ухмыльнулся и вытянул личную карточку. Но считывать не стал. Просто повертел в руках.

— Интересно, — сказал шатен, — а всё-таки откуда информация?

— От Леонида Клаевского, — приложив ладонь к виску, сказал я, — координатора проекта «Титаны».

— Опять же интересно, — кивнул шатен. — Только Ланитольд Александрович, выньте, пожалуйста, руку из кармана, и желательно без пистолета.

Брюнет меланхолично наставил на меня ствол.

— Переигрываете, ребята, — сказал я, показывая им обе руки, — излишне усердствуете.

— Бывает, — не стал спорить брюнет. Левой рукой он вытащил из пиджачного кармашка носовой платок и повозил им по своему лбу.

— В каком ведомстве вас зачали?

Шатен оторвался от экрана и с улыбкой посмотрел на меня. Гадкая какая у него улыбка…

— Мы не от ведомства, — сказал он, — мы, можно сказать, посланцы мироздания.

— Посланцам мироздания ублюдков от человеческого мироздания физкульт-привет.

— Напрасно, Ланитольд Александрович, — укорил меня шатен. — Мы позволили себе несколько некорректное поведение исключительно во избежание…

— Неожиданностей, — подсказал брюнет.

— Неожиданностей, — подтвердил шатен. — Опасались, знаете, утери информации с принадлежащего вам диска.

— Козлы, — пожал я плечами.

Мои собеседники пропустили сказанное мимо ушей.

— Ланитольд Александрович, — не унимался шатен. — Нам выпала честь поздравить вас с присвоением почётного звания. Сегодня утром конвент Новых граждан решил признать ваши заслуги в сохранении системы выдающимися. Вас и ещё двоих удостоенных президент и посол поздравили во всех средствах массовой коммуникации.

— Какой бред, — сказал я.

— Отчего же бред, — удивился шатен. Он закрыл ноутбук и взял у компаньона моё удостоверение. — Всё вполне логично. Вы достаточно долго противодействовали конвенту, обеспечивая существование связки система-диссидент. Теперь ваше место займут другие — кандидатуры уже рассматриваются. А вы получите социальные гарантии и пожизненную президентскую пенсию.

Брюнет опустил ствол.

— Справедливость в действии, а? — сказал он и засмеялся. — Только вот диск мы изымем.

— И удостоверение, — добавил шатен, — но не беспокойтесь, всё будет честно.

И он сунул мне в руку синие корочки.

— Поздравляю, — сказал он очень серьёзно и даже встав несколько прямее. — А теперь позвольте откланяться.

Яхта с оранжевым парусом причаливала к берегу. Людей всё не было.

Я посмотрел на подвешенное к небу солнце и кинул в воду очередной камешек. В голове было пусто и прохладно. В кармане лежало удостоверение «Ветеран борьбы с режимом».

Вечерело.

Николай Желунов

Рагомор

Юджин лежал на Пьяной Скале и смотрел на город. Сверху Рагомор напоминал салат из крошёных огурцов, морковки и сваренных вкрутую яиц — словно кто-то гигантской ложкой взболтал и рассыпал в зелёной долине алые, белые и цыплячье-жёлтые кубики домов. Горы сжимали Рагомор со всех сторон каменными объятьями — оттого солнце появлялось в городе поздно, уходило рано, и взор привыкал к дневной тени. Впрочем, всем было плевать на это, и только Юджин иногда жалел, что солнце соскальзывает за мраморные спины гор слишком быстро; он ехал на Пьяную Скалу и подолгу торчал здесь, до рези в глазах смакуя согретые солнцем краски.

— В тёмной комнате без окон я тоскую по тебе, — тихо напевал он, забывшись, а ветер тёплой ладонью касался его губ, оставляя на них едва уловимый вкус цветочного мёда, и Юджин время от времени проводил по губам языком.

Пьяная Скала была местом паломничества любителей ночных оргий, отсюда и название. От скалы до Рагомора почти миля, но Юджин видел и слышал всё, что происходит в городе. Вот механические уборщики подметают мусор на главной улице, а мальчишки бегут за уборщиком, с хохотом колотят по стальному контейнеру палками, тот опрокидывается, и мусор разлетается по асфальту. Роботы терпеливо подбирают его вновь и вновь, пока мальчишкам не надоедает. На площади перед мэрией Лу Моргенштерн — высокий и толстый, как боров, — строит очередную жутковатую инсталляцию: переплетение чёрных бронзовых прутьев, в которых каждый должен увидеть что-то своё; и люди, чтобы не обижать его, говорят, что видят, а может быть, и в самом деле видят. Солнце жарит. Моргенштерн пыхтит и утирает рукавом струящийся по лицу пот — он с гордостью принимает эти страдания во имя прекрасного. Толпа с уважением следит за его действиями. Юджин никогда и ничего не мог разглядеть в этих безумных работах, но когда Моргенштерн вцепился в него однажды, требуя ответа, Юджин соврал, что видит чье-то лицо, и Моргенштерн надменно кивнул, приняв враньё. Моргенштерн — единственный художник в Рагоморе.

На детской площадке играют ребята. В Рагоморе женщины не рожают детей — это больно и отнимает немало времени; если кто-то из женщин по неосторожности забеременеет, робот-гинеколог всегда к её услугам, он делает аборты по предварительной записи (это быстро и даже не лишено приятности). А ребёнка можно заказать в Инкубаторе — вон в том овальном, похожем на яйцо здании, что напротив мэрии. Юджин любил детей, он собирался тоже как-нибудь заглянуть в Инкубатор и сдать свои клетки, чтобы через две недели получить здорового краснощёкого карапуза лет трёх-четырёх.

— В тёмной комнате без окон… — мурлыкал Юджин.

Дети собрались вокруг столика на площадке для игр, они с интересом глядят, как рыжий Джеки Пейот всовывает в зад лягушке травинку и надувает амфибию до размеров бейсбольного мячика. Бедная тварь таращит буркала от ужаса и боли и судорожно дрыгает лапками. Один из близнецов ОʼКерри — Люк или Бивер, не поймёшь — зажмуривается и прижимает ладони к ушам. Вдруг Джеки швыряет лягушку в Келли Остин, и девочка с визгом отпрыгивает, падает на изумрудный шёлк травы, в глазах её отвращение… и восторг.

Юджин нахмурился, и словно в ответ серое облачко закрыло солнце. Над дорогой, убегающей к городу, взметнулся маленький смерч, он подхватил белый клочок бумаги и опустил его на камни перед лицом Юджина. Тот с трудом оторвался от созерцания города, взял бумажку в руки. На идеально ровном прямоугольнике крупными чёрными буквами была отпечатана какая-то бессмыслица:

KYZaa50981FXC-MC426-01992

Юджин скомкал и отбросил листок в сторону. У него вдруг пропал всякий интерес к происходящему внизу. Он осознал, что голоден и хочет пить. Еды у него с собой не было, зато в машине нашлась фляга с прекрасным французским вином. Юджин с жадностью выпил несколько глотков и, свистнув машине, живо зашагал вниз по дороге, размахивая прутиком. Машина послушно ползла следом.

У городских ворот он допил вино, запульнул флягу в кусты и хрипло затянул:

— О-о-о, в тёмной комнате без окон я останусь навсегда!

Вечер опустился на Рагомор влажной фиолетовой грудью, облепленной блёстками звёзд. В воздухе носился запах моря (хотя моря поблизости не было), на улицах вспыхнули огни, из распахнутых окон летели звуки джаза и кантри. Многие жители города просыпались только с началом сумерек и сразу окунались в бурный водоворот ночной жизни. Юджин шагал по заполненной народом вокзальной площади и не успевал отвечать на приветствия.

— Салют, Кортни! Как дела, Курт? Ты вроде бы скинул пару фунтов?

— Иди к чёрту, Юджин.

Курт весил почти двести фунтов и передвигался с помощью дубовой трости с золотым набалдашником. Он всё время что-то жевал, и Юджин верил, что будущим летом Курту не будет равных на ежегодном конкурсе толстяков.

— Хорошо выглядишь, Донна!

— Не льсти мне, Юдж, я знаю, что похожа на мумию.

— В таком случае, ты хорошо сохранилась в своём саркофаге!

Донна когда-то была мужчиной по имени Карл. Он сделал операцию по смене пола, но, несмотря на все усилия роботов-врачей, грудь его оставалась сухой и дряблой, а кожа лица и рук пожелтела и сморщилась, как палый лист. Донна-Карл не теряла надежды всё исправить и тоннами ела гормоны, но с каждым годом выглядела всё безобразней.

Из темноты над городом оглушительно проревел гудок, и площадь огласилась радостными криками. Толпа колыхнулась, дрогнула и потекла к перрону — река разгорячённых спиртным, полуголых, полурасслабленных тел. В стремнинах мелькали возбуждённые лица детей — малышня никогда не пропускает прибытие поезда.