Вегетация - Алексей Викторович Иванов

не лёг? — как бы ни о чём спросила она.

Митя улыбнулся. Пускай Марина сама определит, что ей надо.

— Погуляем? — небрежно предложила Маринка.

Они шли по ночному селератному лесу по колено в папоротниках. Месяц мерцал сквозь кроны, словно каждому высокому дереву в тёмную путаницу ветвей вплели тонкую серебряную нить. Мите показалось, что он погрузился в смолистую свежесть леса будто в радиоэфир: как в многоголосице шумов звучит тишина мироздания, так и в тесноте чащи звучал гул неизмеримого простора. Митя слышал, что лес не умолкает ни на мгновение; он шепчется, бормочет, поучает кого-то, ворчит, тихо смеётся, рассказывает сказки и поёт. Он сам для себя и властелин, и раб, и победитель, и побеждённый, и награда, и возмездие. Его бесконечное, замкнутое на себе разнообразие подобно вечному двигателю — это источник неиссякающей жизненной силы. И Митя, чувствуя своё родство с лесом, убеждал себя, что он сильнее своей судьбы. Он добьётся счастья даже здесь, где ему выпало жить, он найдёт и соберёт вокруг себя хороших людей, он непременно сделает что-то важное и нужное.

— Витюра — чмошник, — презрительно заявила Маринка.

А Митю переполняло мудрое великодушие.

— Он любит как умеет. Зато ведь любит.

Маринка покосилась на Митю. Конечно, он хороший. Но очень странный. Когда он говорит про лес — офигеть как интересно и даже страшно. А когда про жизнь — то какую-то хрень несёт. Однако Маринке нравилась его хрень. В Митькином непонимании жизни она чуяла залог собственного превосходства.

— Я знаю, что ты не уедешь, — сказала она, испытующе глядя на Митю.

Митя помолчал.

— Похоже, так, — согласился он.

Митя не сказал твёрдо и точно, но Маринка догадалась, что он уже принял окончательное решение. Догадалась по изменениям в Митьке — лёгким, почти незаметным. Он как-то иначе шагал, иначе держал плечи, иначе двигался, даже говорил чуть иначе — увереннее, что ли, как-то свысока… Маринка где-то уже видела такую манеру. Где? У кого?.. У дядь Горы?..

В ответе Митьки Маринка не уловила горечи — и это взбудоражило её, как обещание удовольствий. Значит, она крепко зацепила Митьку и он станет её Бродягой, её парнем, её имуществом. Серёга, блин, не такой. Он вертится вокруг, но у него всегда свои дурацкие закидоны: ясное дело, он преданный, но, как уличный пёс, не способен кому-то принадлежать. А Митьке деваться некуда. Да он и не видит ничего зазорного в том, чтобы принадлежать.

Маринка заскочила немного вперёд и перегородила Мите дорогу. Митя остановился. Маринка приблизилась к нему вплотную, положила руку ему на затылок — такой же вихрастый, как у Серёги, — и пригнула его голову к себе. Митя всё понял и обнял Маринку. Губы у неё были мягкие и горячие. Митя целовал Маринку уже так, как целуют свою девушку, но не стал её лапать, как непременно полапал бы жадный Серёга, и это Маринку слегка разочаровало. Сейчас она жаждала всего, и разная там культурность ей только мешала. Лес в глазах у Маринки был тёмный-тёмный, затихший, как соучастник, деревья напряжённо растопыривали ветви, движения вязли в густой синеве.

Но Митя вдруг распрямился и оглянулся куда-то в сторону.

— Кажется, там кто-то в кустах…

Маринку весело распалил его страх.

— Чё, Серёгу боишься? — шёпотом дерзко спросила она.

Митя посмотрел на Маринку, и в его взгляде она с удовольствием прочла мягкую готовность не отступить и взять своё.

— Никогда его не боялся, — с лёгкой усмешкой ответил Митя.

Сладкая игра в опасность увлекала, и Маринка поддалась ей.

— Серёга крутой, — поддразнивая Митю, сообщила Маринка. — Он Харлея убил и бросил в болото. Только никому не говори.

Митю позабавило, насколько наивно это звучит. Агрессивные и грубые лесорубы — и Серёга с Маринкой тоже — зачастую были инфантильны, как злые дети. Угрозы и хвастовство у них всегда были про деяния по максимуму.

— Врал он тебе, — сказал Митя. — Впечатление хотел произвести.

Ему стало жалко Серёгу и чуть-чуть стыдно за его убогие выдумки.

Маринка гибко выскользнула у Мити из рук и опустилась в папоротник, и Митя опустился вслед за ней. Он волновался, будто готовился получить награду на празднике. Да, награда заслуженная и праздник никто не отменит, но Митя всё равно волновался. Он стряхнул с себя рубашку и отбросил её в сторону.

— Ого! Откуда шрам? — спросила Маринка, трогая пальцами его грудь.

Митя посмотрел на белое бугристое пятно.

— Не помню.

Маринка легла на спину в разлив орляка, её глазища сияли тьмой. Митя принялся расстёгивать тугой ремень на Маринкиных джинсах. Кусты поодаль опять беспокойно зашевелились и зашуршали. Наверное, там было спрятано какое-то гнездо. Митя поневоле оглянулся через плечо.

— Да нету там Серёги, дурак, — тихо засмеялась Маринка. — Серёга далеко, он уже не вернётся сегодня. Он к Алабаю ушёл.

— К Алабаю? — механически переспросил Митя. — Зачем?..

— Выдаст себя за тебя, за Бродягу, и выманит «спортсменов» на засаду. Дядь Гора так придумал…

Митя ещё возился с Маринкиным ремнём, но руки его замедлились.

— Сергей выдаст себя за меня?..

— Заебал ты со своим Серёгой! — рассердилась Маринка.

Пальцы у Мити потеряли пряжку ремня.

— У Алабая — Щука! — сказал Митя. — Она умеет определять Бродяг!

На Инзере у моста пленная Щука схватила его, Митю, за руку — запястье укололи электрические иголочки — и сразу угадала, что Митя — Бродяга.

— Сергея раскроют!

— Да и хрен с ним! — злобно заявила Маринка.

Сейчас ей было пофиг на все бригады, на Бродяг и «вожаков», а Серёга и здесь не давал ей сделать то, чего она собиралась сделать!

— Алабай его застрелит!..

Холодея, Митя осознал всю самоубийственность Серёгиного поступка. Да и не только Серёгиного. Можно ссориться с братом, драться, можно увести у него девушку — но нельзя обрекать его на смерть! Это было предельно ясно.

— Я должен пойти к Алабаю и выручить Сергея!

В душе у Маринки полыхнули дикая обида и бешенство.

— Ты чё, охуел? — прошипела Маринка. — Вот так меня кинешь, да?!

— Прости, — сухо уронил Митя.

Ему почему-то даже легче стало, что не надо трахаться с Маринкой. Не надо настраивать себя на убеждённость, что с Маринкой — это правильно.

Митя повернулся и потянулся за рубашкой.

Маринка как-то страдальчески всхлипнула за его спиной. Так девчонка всхлипывает перед тем, как заплакать, но Маринка не заплакала бы — не тот характер… Митя поглядел на неё.

Маринка сидела с белым лицом и огромными глазами. Губы её тряслись.

— У тебя татуха на спине… — сдавленно выдохнула она.

Маринка впервые увидела голую спину Мити. А на правой лопатке у него чернела эмблема — фигурный щит с поперечной полосой. Логотип мотоциклов «Харли-Дэвидсон». Такая же татуировка на той же лопатке была у Харлея.

И Маринка внезапно поняла, кого Митька стал ей напоминать… Вовсе не Серёгу. И не дядь Гору… Митька напоминал Харлея! И сейчас он уходил так же, как Харлей, — равнодушно, внезапно, и никак его не удержать… В Митьке словно бы включился Харлей… Или нет, это Харлей превратился в Митьку, а она только теперь прозрела!.. Но ведь Харлей мёртвый! Он гниёт в болоте!.. Серый не наврал бы о таком… Серый его убил!.. А Харлей ожил!.. Нет, не сам ожил — радиоактивный лес оживил его, точно клумбаря!..

А Митя ничего не мог сообразить. Он подался к Маринке, но та истерично и суетливо метнулась подальше от него и прохрипела:

— Не лезь ко мне!.. Ты кто?!

— Я? — изумился Митя.

Маринка обшаривала его безумным взглядом.

— Ты — Харлей! — беззвучно произнесла она. — Я тебя узнала!..

Она вскочила, попятилась, спотыкаясь, и нырнула в ближайшие заросли. Митя услышал, как она пробивается сквозь ветви, а потом убегает.

Митя растерянно ворочал в уме несвязные факты: Сергей… Алабай… Щука… Марина… Егор Алексеич… Харлей… Как же всё перепуталось!.. Митя с трудом поднялся на ноги и напялил рубашку, словно попытался облачиться в здравый смысл. Ночной лес. Папоротники. Месяц за кронами сосен. Там, под месяцем, — гора Ямантау.