Покрывало для Аваддона - Мария Семеновна Галина

колбасу некошерную резать…

— Алкаш и не заметил бы этой могилы. А человеку учёному камни эти тяжелее плиты надгробной показались бы. А вы, извиняюсь, ни то ни сё. Порождение финансового кризиса. Ползали там, могилку подчищали да ещё и о каббале рассуждали. Может, ещё и какое-нибудь из имён Бога произносили?

— Произносили, — уныло подтвердила Ленка.

— Узы и распались. На краткий миг, но вам хватило. И вот какая-то шикса возьми их в этот миг и смахни.

— Что ему стоило их обратно положить, эти камни?

— Да не мог он, — выкрикнул рабби Барух, и голова его мелко затряслась, — он же ограничен сам в себе. Он упокоился и свои желания запер. Могущество своё он ограничил, понятно, дуры вы безграмотные? Может, там, где касается других, он ещё не утратил силы…

— Так вот зачем он нас преследует, — говорит Августа, — обратно упокоиться хочет…

— Он уж намекал-намекал, — уныло кивает Ленка.

— Откуда же нам знать…

— Мог бы сказать и пояснее, а не напускать на нас кадавров…

— Вы сами виноваты, — хозяин пожал острыми плечами, — он всего лишь извлекал из тьмы на свет ваши страхи и тайные желания… Ибо он достиг небывалого могущества и сумел погрузиться во тьму преисподней и лишил Аваддона его покрывала. Но могущество — это одно, а умение пользоваться им — совсем другое. Чем, скажем, лично вам Лохвицкая так не угодила?

— Да так… — качает головой Ленка.

— Вот именно.

Семисвечник в углу сам по себе вспыхивает тусклыми бледными огоньками, и тень хозяина комнаты начинает стремительно разрастаться.

— Что это? — взвизгивает Августа.

Тёмная занавеска на груде книг начинает шевелиться, в ней образуются движущиеся прорехи. Ленка с ужасом понимает, что то, что она приняла за ткань на деле было живым покровом из сотен тысяч насекомых, которые сейчас стремительно расползаются в разные стороны.

Хозяин взмахивает руками, тень повторяет его движения, точно огромная дрессированная птица.

— Убирайтесь отсюда, — говорит он мощным голосом, и пламя в семисвечниках вздрагивает. — Вон!

Августа стоит, приоткрыв рот и зачарованно глядя на стекающую вниз ручейками массу насекомых.

— Скорее, — шипит Ленка.

Она хватает Августу за руку, и они выбегают из комнаты. За их спиной слышится шорох сотен крошечных ног.

***

— Мне стыдно, — говорит Ленка.

Они стоят, облокотившись о парапет, и смотрят на мерцающие внизу огни, на насекомоподобные силуэты портовых кранов, на маяк, вспыхивающий чистым рубиновым пламенем, и вдыхают сумеречный ветер дальних странствий.

— Зримый мир, как камень, — говорит Августа, — белый, чистый, вымытый дождями.

Надёжный. Но стоит лишь его поднять — и там такой клубок червей… Убежище личинок, слизняки, мокрицы… Он извлёк на свет наших мокриц. Мы их прятали-прятали… Понятное дело, что тебе стыдно. Кстати, что такое шикса?

— Нееврейка. Молодая, — уныло говорит Ленка.

— Это он кого же имел в виду?

— Ох, да какая теперь разница!

— Ну, и что нам теперь делать?

Ленка задумчиво бьёт ладонью по низкому парапету.

— Послушай… Он ведь как сказал, этот самый Боря? Ограничил сам себя… Иными словами, он не может действовать напрямую, как бы он ни хотел обратно, в эту свою могилку… Но чужие-то желания он пока выполняет. Так что, если просто взять и захотеть…

Ветер пробегает по чёрным деревьям, и оттого кажется, что дальние огни, просвечивающие меж веток, шевелятся.

— А, — говорит Августа, — поняла.

— Ну, давай! — Ленка притоптывает ногой от нетерпения.

— Желаю, — громко говорит Августа, — чтобы он… э… Михаил Семёнович… Моисей Самуилович… упокоился обратно.

— Рабби Моше…

— Рабби Моше.

— Ну?

— Что — ну? — сердито спрашивает Августа.

— Получается?

— Откуда я знаю…

— Ты плохо желаешь.

— Пожелай ты.

У Ленки от натуги краснеют уши. Потом она шёпотом говорит:

— По-моему, не выходит.

Августа отталкивается от парапета и резко поворачивается к ней.

— Я знаю, почему не выходит! Ты этого не хочешь! Говоришь одно, а думаешь другое. Ты хочешь чуда! Лично для себя! Чтобы как Генриетта!

— Да на кой мне сдался этот чёртов Добролюбов?!

— Ну, не Добролюбов… Но что-то же очень нужно! Ну, признайся! Хоть мне признайся! А!?

— Иди ты!

— Таскаешься на кладбище, могилки вылизываешь. Триста баксов в сезон. Стишки свои дурацкие рассылаешь по редакциям, а они тебе в конвертах обратно приходят, приходят! Или — не приходят. Одна радость — что у Лохвицкой на твоих глазах крыша поехала! Замуж не вышла! Почему ты замуж не вышла, скажи пожалуйста? Что у тебя не так? Три ноги, что ли? А ты попроси! Он тебе Майкла Дугласа в постель за руку приведёт! Он может!

— Иди в задницу, — устало говорит Ленка. — Сама-то… сама… На себя посмотри!

Ты сколько лет на кафедре? Двадцать? Двадцать пять? Тебя скоро на пенсию спровадят и даже спасибо не скажут. Ну пожелай же что-нибудь толковое!

— Не хочу, — шёпотом отвечает Августа.

— Почему?

— Не знаю.

Ленка вздыхает.

— Тогда, — говорит она, — нужен другой подход.

— Камни! — спохватывается Августа. — Где эти чёртовы камни?

***

— Ты думаешь, — спрашивает Ленка, — они по-прежнему лежат рядом с могилой?

— Понятия не имею. Но, знаешь, — говорит Августа, — что-то мне не хочется лишний раз…

— Придётся, — сурово отвечает Ленка.

— А вдруг их там нет? Что, если… они тоже… разбрелись сами по себе.

— Странная гипотеза. И где же теперь, по-твоему, их искать?

— Не знаю, — говорит Августа, — но может… если ему так уж нужно, он их как-нибудь нам подбросит?

— Он что, жонглирует ими, что ли? Завтра с утра поедем на кладбище, подберём эти камешки и положим их… Делов-то…

— А вдруг…

— Не боись. Всё будет путём. По идее он должен нам обеспечить все условия. Ты домой идёшь или нет? Мы тут уже полчаса торчим столбом. Как жёны Лота…

— Ох, — спохватывается Августа, поднимая руку и пытаясь разглядеть циферблат в сгущающейся тьме, — да что же это я… Мне к семинару готовиться надо. Завтра семинар.

— Уверяю тебя, — Ленка осторожно ощупывает ногой ступеньку, — никакого семинара завтра не будет. Гершензону семинары не нужны.

— Это, — сурово говорит Августа, — мы ещё посмотрим…

— Ты лучше под ноги смотри.

Чёрные акации на холме покачиваются под ветром, сухие стручки на ветках слабо потрескивают… Далеко внизу, под тусклым фонарём, за масляно-чёрной лентой шоссе, просвечивает стеклянная будка троллейбусной остановки.

— А транспорт ходит? — вдруг начинает беспокоиться Августа.

— Гершензон пригонит…

— Ну, знаешь… Это ты его гоняешь. В хвост и в гриву.

— Нет у него гривы. Насчёт хвоста я бы ещё подумала. А грива — вряд ли.

— Ох, неспокойно мне… — стонет Августа, — это же такой криминальный район.

Сплошные насильники…

— Это она из-за соли, — неожиданно говорит Ленка.

— Господь с тобой! Ты о чём?

— Да жена Лота.