Never Fade Away (СИ) - Райвен

влажную ладонь капсулу и с силой втянул воздух, прежде чем закинуть ее в рот. В этот раз пошло на удивление мягонько, по сравнению с прошлыми-то чудными пиздецами. Накатили волной тошнота и слабость, подкосив ноги, но наемник даже не успел свалиться, как Сильверхенд словно мощной волной поднялся откуда-то изнутри, прочно перехватывая управление, и удержал тело от падения, уцепившись за перегородку.

— Порядок, Ви, — на миг уже привычно прислушавшись к себе, рокербой тряхнул головой и, как и обычно, видимо, не обнаружив следов присутствия Ви, направился в зал. — Понеслась.

Джонни, может быть, его и не чувствовал, но вот соло на этот раз прекрасно читал самого рокера. Капсулы нагнали немного тумана, но ощущение липкой вяжущей паутины не появлялось. Резистентность, что ли, развилась у Ви к этим капсулам из-за большого поглощенного количества? Была некая усыпляющая вялость. Но при этом наемника вполне четко передергивали эмоции Сильверхенда: тот чувствовал себя в родной стихии, предвкушал, в голове его уже звучали, вбиваясь аккордами, какие-то отрывки гитарных переборов, а душа требовала, блять, хотя бы какого-нибудь действия. Рокербой заебался ждать. Именно эта кипучая энергия обычно не давала ему стоять на месте, заставляя метаться из угла в угол, то ли словно наркомана под неоамфетаминами, то ли как загнанное опасное животное.

За общим столом уже появился Евродин, а в зал постепенно начал прибывать разогретый народ. На Керри обращали внимание и узнавали само собой, несмотря на его темные очки. Но за автографами пока не подходили.

— Чот я трясусь немного… Хотя с хуя ли бы? — сжав пальцы, унизанные золотыми перстнями, Евродин начал нервно постукивать костяшками по столу.

— Публики боишься? — вот уж кому сам черт был не брат во всей этой обстановке грядущего треша и угара мелкого клуба, так это Джонни. Он дышал свободно и полной грудью. И как чувствовал сейчас Ви, все, чего хотелось рокеру, — это завязать с тухлым пиздежом, ебануть еще пару порций виски, забраться на сцену с гитарой и наконец-то вжарить, блять, рок в этой дыре так, чтобы динамики нахуй повылетали, а народ обоссался от экстаза на жестком дисторшне. Сильверхенда привычно несло на волне предконцертного возбуждения, он самодовольно и подъебисто ухмылялся. — Или меня?

— Иди на ху-у-уй, — заученно почти пропел художественно Евродин, явно с трудом удержавшись от завершающего фразу «Джонни».

— Я тоже скучал, — показушно умилился рокербой, только разве не приподняв авиаторы, чтобы артистично смахнуть несуществующую слезу. Но после резко подобрался, видимо, окончательно заебавшись от ожидания. Терпением Джонни и в спокойной обстановке не славился, а уж тут оно, видимо, и вовсе прохудилось. Левая рука соло, сквозь плоть которой привычно уже просвечивали, казалось, хромированные элементы и кибернетические красные связки, потянулась к гитаре, все еще прячущейся в объятиях кофра. Пальцы вновь на миг замерли над инструментом, прошлись по воздуху недоверчиво почти с лаской, а затем хищно и привычно сомкнулись на грифе. Голос рокера внезапно приобрел металл и сделался жестким, командным. — Ладно. Работаем.

Четко Ви запомнилось, как Сильверхенд, уже стоя на сцене, но еще до начала выступления подстраивал гитару, подкручивая колки. DeLuze Orphean родной тяжестью удобно лежала на его бедре, пальцы действовали ловко и профессионально — наемник ни хрена не представлял, что именно делает рокербой, но общее значение жестов и понятия сами проявлялись в его мыслях, словно плавно перетекая из сознания Джонни. А потом рокер закончил, обернулся к Денни, привычно дал отмашку… и где-то на первых же диких хриплых гитарных запилах вступления, выдирающих душу энергетикой, Ви накрыло раскалённой лавиной двойного комплекта эмоций. Следом за ведущей электрогитарой вступили ударные, вбивающиеся на пределе громкости ритмично куда-то под дых, подключился размеренно и глухо бас, и все это вместе сплеталось в гремящий чистейший магический, блять, поток, сносящий кристальной лавиной все лишнее. И оставался только голый дикий восторг заходящегося на пределе сердца.

Сильверхенду на сцене, как оказалось, нихуя не нужна была никакая раскачка, он разом необъяснимо впадал в этот музыкальный транс. Сколько бы ни твердили о том, что группа была нужна рокербою лишь для достижения его анархистских целей, соло четко сейчас ощущал безумное погружение Джонни в происходящее до последней самой мелкой частички души. Он невообразимо становился этим музыкальным ураганом, отрешаясь от всего окружающего. Он был глобальной идеей, он был режущим и хлещущим наотмашь отрезвляющим жестоким словом, он был ревущим цунами гитарных запилов, вгрызающихся в самое нутро. Он был началом и был концом. Он одновременно рождал этот взрыв, был его причиной. И в то же время пылал лишь пламенем последствий, отдавался роли проводника этой запредельной энергетики.

И только здесь, в этом чудовищном месиве почти наркотического драйва, слепящего света, отзвуков восторженных воплей толпы и партий разных инструментов, сплетающихся в единое, прекрасное, идеальное полотно, рокер выплескивал разрывающую его почти всегда изнутри бешеную, бесконтрольную мощь жадной бездны, отравляющую его своим переизбытком, ту, что вечно требовала от него воротить какую-нибудь невообразимую хуйню. И Ви, сам буквально заходясь в пьянящем и бездумном экстазе несущего его потока, отстраненно охуевал — как конструкт Сильверхенда, блять, еще не разорвало на тысячу маленьких энграммных рокеров-террористов от передоза этой энергии без такой возможности стравить пар?

Рокербой хотел с отвращением и сожалением обнять этот мир. Разбудить его шокирующим электрическим ударом, внезапным выстрелом и выебать жестоко до самого нутра, получив наконец-то удовлетворяющий его отклик. Взорвать его нахуй, разметав упорную стену отчуждения и отрицания. Залезть в каждую голову и оставить там выжженный намертво след, не дающий ни секунды покоя. Хотел изменить — вот что было главной целью. И это изливалось посредством его пальцев, его сознания через струны вовне, оглушая пламенем и искренностью, болью и призывом, яростью и любовью. И он сам сгорал в радиоактивный пепел, безжалостно раздавая себя с каждым аккордом. И толпа принимала его, брала Джонни по частям, восторженно давилась им, обожая до предела. И он обожал и ненавидел их в ответ.

Быть Сильверхендом на сцене было охуительно, мучительно и бесподобно. Наемника где-то глубоко внутри их общего сознания раздирало на части и выворачивало наизнанку, несло на волнах гитарных рифов и уничтожало раз за разом каждым ревущим запилом содрогающихся струн. Он пылал в этом огне и возрождался, чтобы теперь уже заставить гореть все вокруг. И не было на свете ничего честнее и чище этого взрыва и сплава музыки и слов.

Где-то рядом Керри несло на той же уничтожающей, сносящей все преграды волне, он вбивал знакомые Ви до каждого слова строки в микрофон бархатистым изнемогающим голосом, то сливаясь со