Покрывало для Аваддона - Мария Семеновна Галина

тёмная, чёрные железные ворота приглашающе распахнуты, точно пасть Левиафана. Далеко, во мраке, горит одинокая, тусклая лампочка.

— Ты давай-давай, — приглашает Августа, — не стесняйся…

— Отвернись… ик!

— Вот наказание…

— Двери лица его… — бормочет Ленка, прислоняясь лбом к сырой стенке, — пламенники пасти его…

— Тебе уже лучше?

— Ага… лучше. Знаешь, кто тут живёт, в этом доме?

— Кто?

— Актриса Лохвицкая тут живёт.

— А ты, значит, блюёшь у неё в подворотне, — задумчиво комментирует Августа. — Это что, подсознательный акт? Или волевой?

— Это вообще никакой не акт, дурёха, — говорит Ленка отдуваясь. — Это процесс.

Непроизвольный. Ясно?

— Ясно… вот только… как ты к ней относишься, к актрисе Лохвицкой? В принципе…

— Замнём, — говорит Ленка, утираясь носовым платком.

— Может, ты и права, — задумчиво говорит Августа. — Может, в твоём безумии есть какая-то система… Порвалось покрывало реальности, говоришь?

— Я этого не говорю…

— Всё равно… Значит, это он… Но зачем? Почему? Если бы он только внятно сказал, что ему от нас нужно!

— А он не может, — говорит Ленка, осторожно переводя дух. — Он невербален.

— Чего?

— Невербален! Он, может, и не человек был вовсе! Дух! Элементаль!

— Чего?

— Элементаль, ясно?

— Откуда ты этого нахваталась, — устало говорит Августа.

— Нарбут иногда даёт кое-что почитать… то Гегеля… то Хайдеггера… То Дика Фрэнсиса… — Она вглядывается во тьму подворотни. — Смотри-ка… там какой-то человек сидит!

— Где?

— Да вон же… только что — никого, и вон тебе!

— Лена, он не сидит, — вдруг тихо говорит Августа. — И это не человек…

— Мамочки! — завизжала Ленка. — Бежим!

Они ринулись из подворотни прочь, в клубящийся туман, мимо выплывающих из мрака мокрых чёрных деревьев, мимо сонных фонарей…

На углу Гоголя, у светофора, мигающего рубиновым пламенем, они остановились.

— Чуть под машину не бросилась, — укоризненно говорит Августа, — совсем обезумела… Это всё твоё пьянство… Удержу не знаешь.

— Ты же сама сказала, — защищается Ленка.

— Что я сказала?

— Августа…

— Ты совсем сошла с ума со своим тетраграмматоном!

— При чем тут тетраграмматон?

— Понятия не имею!

Они молча смотрят друг на друга.

***

— Ты куда это меня притащила? — Августа почёсывает щиколотку, исколотую сухой травой. — Да ещё в такую рань… Это же дикое место. Тут одни маньяки!

— Перестань, — говорит Ленка, — куда надо, туда и притащила. Маньяки водятся в культурных насаждениях. Ещё в опере… Они так и кишат в опере. Ты что, кино не смотришь?

— Почему конкретно в опере?

— Не знаю. Может, у них тяга к прекрасному… Музыку любят.

— Музыку? — Августа вдруг настораживается. — А это что?

Откуда-то долетает слаженное многоголосое пение. Посреди пустыря, заросшего бурьяном и пижмой, оно звучит как-то диковато.

— Дети Солнца поют, — поясняет Ленка. — Они черпают энергию вселенной. Попирают почву, босые ноги, ну, знаешь…

— Знаю. Не знаю только, причём тут я. Лично я жизненную энергию в основном из бутербродов черпаю. Завишу от грубой материи. Унизительно, но факт.

Море начинает мягко серебриться, точно снизу к его поверхности сплываются молчаливые светящиеся рыбы.

— Сейчас они встретят рассвет, омоются в эфире…

— И что?

— И мы совершенно случайно наткнёмся на Генриетту Мулярчик.

— Ты всё ещё надеешься, что она за ручку приведёт тебя к этому своему Спинозе?

— Посмотрим, — говорит Ленка, — возможно, если кое-кто именно этого и добивается.

— Ты безумна. А я тебе потакаю. Почему?

— Потому что порвалось покрывало реальности и ты это знаешь. Нечего головой мотать, наверняка знаешь. А наше предназначение — стянуть зияющие прорехи.

Погоди, она уже омылась…

Генриетта Мулярчик торжественно выступает навстречу по потрескавшейся асфальтовой дорожке — на ней легкомысленный сарафан в горошек, узловатые ступни втиснуты в лаковые босоножки, шляпка затеняет лицо, одухотворённое после приобщения к мировому эфиру.

Ленку она в упор не видит.

— Генриетта Давыдовна! — удивляется Ленка. — Вот так встреча!

— Ах, это вы, Леночка, — очнулась Генриетта. Она прицельным взглядом окидывает элегантную блузку Августы, фыркает и вновь поворачивается к Ленке. — А вы, значит, тоже дышите?

— Систематически, — говорит Ленка. — Практически постоянно.

Августа молча кивает.

— А вы как себя чувствуете, — заботливо спрашивает Ленка.

— В каком смысле? — Генриетта подозрительно смотрит на неё.

— В энергетическом, разумеется. Поступает? Энергия поступает?

— В изобилии. В этой точке пространства хороший обмен с космосом. Особенно для посвящённых, для тех, у кого чакры открыты. Потенциал астрального тела повышается просто беспредельно. У меня, кажется, начали новые зубы расти… Вот видите?

Она широко раскрывает рот и тычет подагрическим пальцем в какую-то трудно различимую точку.

— Вижу, — говорит Ленка, заглядывая ей в рот. На лице у неё написан живейший интерес.

Наконец Генриетта вынимает палец изо рта, потому что он мешает ей говорить.

— Когда мы, затерянные во вселенной души, сливаемся в экстазе там, среди потоков эфира, ощущения просто непередаваемые, — поясняет она.

— А какие позы вы практикуете? — вдруг любопытствует Августа.

— Пардон?

— Лотос? — торопливо подсказывает Ленка. — Позу крокодила?

— А это… — Генриетта презрительно окидывает взглядом Августу. — И кто это спрашивает? Можно подумать, она вообще способна сесть на лотос — пусть и в её возрасте.

— Она не может, — уверенно говорит Ленка, — пыталась, несколько раз пыталась, но не получилось.

— Ты что…

— Не отпирайся, я сама видела. Ноги не складываются. Члены потеряли гибкость.

Это из-за сидячей жизни. Она пишет труд — результат многолетних изысканий, практически со стула не встаёт… из-за стола…

— Она? — Генриетта демонстративно сомневается в способности Августы что-нибудь написать.

— Лена, ты что…

— Я ей говорю, Августа, хватит, у этого, как его, Эйлера, — даже глаз от такого напряжения вытек, — а она работает и работает. И каков результат? Практически нулевой… творческое бессилие…

— Ты…

— Всё, понимаете ли, упёрлось в труды Гершензона. Они ей позарез нужны. А на кафедре их нет. Сгорели… Последствия грандиозного пожара… Вся надежда на вашего Борю. Говорят, у него весь Гершензон…

— Ну, — говорит Генриетта, — не знаю… Он никого не принимает…

— Знаю-знаю. Он отошёл от дел. Но, может, в виде исключения?

— Он доверяет мне одной. А как я вас рекомендую?

— Самым наилучшим образом… Как достойных людей…

— Нам надо узнать друг друга получше, — говорит Генриетта, — в другой обстановке. Я доверяю своей интуиции. В домашней обстановке, за чашкой чая и свежим тортом «Птичье молоко». И лучше, чтобы гости были разнополыми. Это располагает. Поэтому если бы вы, скажем, пришли с этим милым юношей… Говорят, он порвал с Лохвицкой…

Это она поэта Добролюбова имеет в виду! озаряет Ленку.

— Он, — говорит она, — а как же… всегда.

— Приходите, — многозначительно кивает Генриетта, — поговорим… Если интуиция мне подскажет… я дам рекомендацию…

Ленка прижимает руки к груди.

— Спасибо вам! — выдыхает она. — Спасибо!

Генриетта подзывает её согнутым указательным пальцем.

— А что за труд пишет вот эта? — она кивает на