Йен Макдональд - Река Богов

Они все поворачиваются и пристально смотрят на Тала.

— Транх еще нет?

Мужчина стоит у третьей лозы с волшебными бананами. На нем неброский полуофициальный вечерний костюм. «Джейджей Валайя», Талу сразу же становится ясно по покрою. Элегантный мужчина, худощавый, среднего возраста, явно проявляющий заботу о своей внешности. Правильные, красивые черты лица, тонкие губы, недюжинный ум в быстрых проницательных глазах. Но и глаза, и лицо какие-то нервные. А руки — Тал видит это благодаря сказочной силе, которую придали его зрению бананы, предельно концентрирующие внимание, — великолепно ухожены и... заметно дрожат.

— Простите? — говорит щеголеватый мужчина.

— Транх... Транх здесь?

Чувствуется, что мужчина находится в некотором затруднении. Он срывает банан с небольшой грозди рядом со своей головой и предлагает Талу.

— Мне нужен кое-кто, — говорит Тал.

— Кто же именно? — спрашивает мужчина и вновь протягивает банан.

Тал жестом отказывается.

— Транх. Вы не...

Тал уже идет дальше.

— Пожалуйста! — Мужчина зовет Тала, зажав банан в кулаке, словно фаллос. — Постойте, поговорите со мной, просто поговорите...

И тут Тал видит...

Даже в мерцающем свете масляных светильников, даже в тени, отбрасываемой балконом, этот профиль невозможно спутать ни с чьим другим. Изгиб скул, то, как ньют наклоняется вперед и как энергично взмахивает руками во время беседы... Смех, напоминающий звон храмового колокола...

— Транх.

Ньют не поднимает взгляда, увлеченный беседой с друзьями, столпившимися вокруг низкого столика. Они делятся какими-то общими воспоминаниями.

— Транх.

Теперь Тал услышали. Транх поднимает взгляд. Первое, что Тал читает в устремленных на него глазах, — абсолютное и совершенно искреннее непонимание. Кто вы такой? Но потом — узнавание, воспоминание, удивление, шок, раздражение. И наконец — растерянность и досада.

— Извините, — говорит Тал и выходит из алькова. Все взгляды устремлены на Тала. — Извините. Ошибся...

Ньют поворачивается и тихо ускользает. Голова Тала раскалывается от желания разрыдаться. Тот застенчивый чело век все еще стоит среди зелени. Продолжая ощущать на себе чуждый и враждебный взгляд, Тал берет банан из мягкого кулака мужчины, сдирает кожуру и впивается в него зубами. И почти тотчас же ньют начинает чувствовать, как дворик рас ширяется до бесконечности. Тал предлагает странный фрукт мужчине.

— Спасибо, не надо, — мямлит тот в ответ, но Тал решительно берет его за руку и ведет к свободному дивану.

Ньют все еще чувствует жжение от того страшного взгляда у себя на затылке.

— Итак, — говорит Тал, садясь на диван и опуская руки на колени. — Вы хотели поговорить со мной. Что ж, давайте поговорим.

Взгляд, брошенный в сторону. Те, другие, все еще про должают смотреть на них. Тал доедает банан, чувствуя зачаровывающее притяжение мерцающих светильников. В следующее мгновение мысль Тала обращается к фасаду курдского ресторана. Официант быстро проводит ньюта мимо столиков, мимо удивленных костюмеров прямо к маленькой кабинке в самом конце помещения, разделенного источающими аромат ширмами из резного кедра.

Бананы слепой старушки, подобно хорошим гостям, пришли вовремя и ушли рано. Тал чувствует, как резные геометрические узоры на деревянных ширмах возвращаются откуда-то из межзвездных пространств и сжимаются до обычного размера, вызывая какие-то клаустрофобические ощущения. В ресторане жарко, и голоса посетителей, шумы кухни и улицы кажутся слишком близкими и громкими.

— Надеюсь, вы не возражаете против этого ресторана... мне не нравится там, где мы только что были, — говорит мужчина. — Трудно беседовать... беседовать по-настоящему. Здесь очень хорошо и так ненавязчиво.

Им приносят еду и бутылку прозрачного алкоголя вместе с кувшином воды.

— Арак, — говорит мужчина, наливая немного из бутылки. — Сам я не пью, но слышал, что арак может вдохновить на мужественные поступки.

Он добавляет воды. Тал с удивлением наблюдает за тем, как прозрачная жидкость приобретает сверкающий молочно-белый цвет. Ньют глотает, морщится от привкуса аниса, затем делает еще один глоток, меньший, более выверенный.

— Ньют — чуутья, — провозглашает Тал. — Транх. Ньют — чуутья. Ньют даже не глядит на меня. Сидит и что-то мычит со своими друзьями. Мне не следовало приходить.

— Как трудно найти того, кого можно было бы просто послушать, — говорит мужчина. — Того, кто не связан жестким расписанием, кто ничего у меня не просит и не пытается мне ничего продать. Там, где я работаю, все стремятся услышать, что я намерен сказать, каждое слово, произнесенное мной, ценится дороже золота. До встречи с вами я был на торжественном официальном приеме. Все смотрели мне в рот. Кроме одного человека. Очень странного человека, сказавшего весьма странную вещь. Он заявил, что мы — деформированное общество. И я слушал его, внимательно слушал.

Тал делает еще один совсем маленький глоток арака.

— Чо чвит, нам, ньютам, такое хорошо известно.

— Ну, расскажите мне о ваших секретах. Расскажите мне о себе. Я хотел бы узнать о вас как можно больше.

Под внимательным взглядом этого человека Тал остро чувствует все свои шрамы, все свои импланты.

— Меня зовут Тал, я родом из Мумбаи, год рождения — 2019-й. Работаю в «Индиапендент» в группе создателей «мыльной метаоперы» «Город и деревня».

— А в Мумбаи, — перебивает Тала мужчина, — в 2019 году, когда вы родились, что...

Тал прикладывает палец к его губам.

— Никогда, — шепчет «эно», — никогда не спрашивайте, никогда не говорите. До того, как сделать Шаг-В-Сторону, я был другой инкарнацией. Я живу только сейчас, вы понимаете? До того была иная жизнь, и я умер и родился снова.

— Но как... — настаивает мужчина.

И вновь Тал прикладывает свой мягкий бледный палец к его губам. Ньют чувствует, как дрожат эти губы — трепет теплого, приятного дыхания.

— Вы же сказали, что хотите слушать, — произносит Тал и плотнее запахивает на себе шаль. — Мой отец был хореографом в Болливуде* [Название бомбейских киностудий] и одним из самых известных. Вы когда-нибудь видели Ришту? Тот номер, где они танцуют на крышах автомобилей во время уличной пробки. Это ставил он.

— Боюсь, я не большой знаток кино, — отвечает мужчина.

— Под конец оно стало совсем заумным. С собственным внутренним кодом, для знатоков. Так всегда бывает. Все становится каким-то чрезмерным, а потом умирает. Отец познакомился с моей матерью на съемках «Влюбленных адвокатов». Она была итальянкой и проходила подготовку по технологии «хаверкам». В то время Мумбаи был центром ее развития, даже американцы присылали туда людей поучиться новой методике. Так вот они познакомились, поженились, а шесть месяцев спустя на свет появляюсь я. И прежде чем вы спросите, я скажу вам: нет. Единственное дитя. Мои родители были большими любителями выпивок на Чаупатти-Бич. Мне приходилось бывать с ними на всех вечеринках. В качестве некоего аксессуара. Великолепный ребенок — на зависть многим. Меня всегда окружала атмосфера киногламура и киношных сплетен. Санни и Костанца Вадхер с их очаровательным младенцем делают покупки на Линкинг-роуд, а вот они на съемочной площадке Аап Муджхе Акче Лагне Лаге, в ресторанчике «Челлия»... Наверное, мои родители были самыми эгоистичными людьми из всех, кого мне когда-либо приходилось встречать. Но их подобные вещи ничуть не стесняли. Однако именно в этом как раз и обвинила меня Костанца, когда для меня пришло время совершить Шаг-В-Сторону. Она сказала, что видит в моем поступке проявление немыслимого эгоизма. Вы представляете? У кого же, по ее мнению, мне можно было научиться упомянутому эгоизму? Родителей нельзя было назвать глупыми. Они были эгоистами, но совсем не глупыми. И они прекрасно понимали, что должно произойти, если в кино начнут вводить сарисинов. И вот вначале были актеры, живые актеры, болливудские киножурналы полнились снимками Вишал Даса и Шрути Раи, а уже в следующем номере «Филмфэа» на центральном постере только сарисины — и ни одного живого существа. Все произошло невообразимо быстро.

Мужчина что-то бормочет, наверное, пытается выразить вежливое удивление.

— Санни добивался того, чтобы у него на гигантском лэптопе танцевала сотня исполнителей, но теперь нажатием одной кнопки, простым прикосновением можно все отсюда до горизонта заполнить танцовщиками, причем пляшущими с немыслимой синхронностью. Теперь стало возможным одним щелчком воспроизводить на облаках миллион танцующих. Вначале больше всего от перемен пострадал именно Санни. У него испортился характер, он стал крайне раздражительным, буквально бросался на людей. Собственно, такое случалось и раньше. Когда что-то было ему не по душе, Санни становился настоящим негодяем. Думаю, именно поэтому мне пришла в голову мысль заняться «мыльными операми». Показать, что есть нечто, в чем он смог бы кое-чего добиться, если бы только дал себе труд заняться этим и не задирал до такой степени нос, кичась своим имиджем и статусом. Хотя, может быть, просто меня это по-настоящему никогда и не заботило... Вскоре настало мрачное время и для Костанцы. Вначале исчезла необходимость в актерах и танцовщиках, потом в кинокамерах и операторах. Все — в компьютерной коробке. Они пытались бороться. Мне, наверное, было лет десять или одиннадцать, я помню, как они орали так громко, что соседи начинали колотить в нашу дверь. Вот так проходили дни и ночи. Им обоим была нужна работа. Но оба умерли бы от зависти, если бы кто-то один из них ее все-таки получил. Вечерами Санни и Костанца ходили на те же вечеринки и официальные приемы, чтобы вести обычную пустую светскую болтовню. И в надежде найти хоть какую-то работу. Костанце повезло больше. Она сумела приспособиться. Ей удалось получить работу в сценарном отделе. Санни не смог. Он сдался. Черт его возьми! Черт его возьми!.. Да в конце концов, он был прирожденным неудачником.