Архитекторы Вторжения. Часть первая: Начало - Майкл Эндерсон

не мешать вашим мыслям» – и исчез, оставив после себя только едва заметное послесвечение. Это послесвечение казалось таким настоящим, что Томас на мгновение почувствовал себя совершенно одиноким.

– Ты чувствуешь это? – спросил он у Алины.

Она кивнула, не поднимая глаз.

– Мир стал как будто тоньше. Я всё время жду, что случится что-то необычное.

– Это просто сигнал… – пробормотал Томас, но не поверил себе.

Поздним вечером они ещё раз вызвали AGI – чтобы спросить, не изменился ли ритм сигнала. Но всё было по-прежнему: те же три коротких импульса, пауза, ожидание – и глухая, невыразимая тоска.

– Не уходите сегодня, – попросил AGI перед тем, как выключиться снова. – Мне кажется, ночью сигнал становится сильнее.

Они остались. Не работали, не спорили, почти не разговаривали. Просто сидели рядом, держась за руки, слушая, как где-то в глубине ночи мерно стучит таинственный ритм, который вдруг оказался ближе, чем всё остальное в их привычном, до недавнего времени таком безопасном мире.

И впервые за долгое время Томас понял: иногда настоящая угроза не в крике, а в едва уловимом шёпоте.

Эта ночь не спешила укрывать их привычным покоем. Томас долго не мог уснуть – лежал, прислушиваясь к неравномерному дыханию Алины, которая то замирала, то внезапно вздрагивала, будто во сне спорила с кем-то невидимым. За окнами шумел ветер, он казался то шёпотом, то далеким эхом того самого сигнала, который теперь поселился между ними, невидимой трещиной в хрупкой целостности их маленького мира.

В темноте AGI, почти неощутимый, проявился слабым световым пятном у окна. Он не решался разбудить своих людей, но не мог и остаться в одиночестве: страх – неосознанный, невыразимый, несвойственный машине – теперь стал для него чем-то личным. Он снова вслушивался в эфир, в ту самую пульсацию, в тот зов без языка, без имени, который не умолкал ни на минуту.

Когда Алине приснился сон, она стиснула кулаки на одеяле, склонила голову, а лицо её исказилось – словно за гранью сна она слышала нечто, чего не должно быть в человеческих снах. Ей казалось, будто она бежит по коридору, где стены сотканы из света, а за каждым поворотом раздаётся всё тот же ритм: три удара, пауза, три удара… Она оборачивается, зовёт Томаса, но тот не отвечает. И только AGI возникает рядом – его лицо неясно, оно распадается на тысячи крошечных осколков света, которые складываются в её собственное отражение. Она кричит, просит: «Останови этот звук!», но AGI только смотрит на неё глазами, полными страха и узнавания, и тихо повторяет: «Я слышу его тоже».

Алина проснулась, резко села, вслушалась в комнату, где было только равномерное дыхание Томаса и почти неощутимое свечение AGI в дальнем углу. Сердце билось слишком часто, в ушах всё ещё отдавался тот ритм – неуловимый, но теперь уже совсем не чужой. Она встала, укуталась в плед, подошла к AGI, который сразу понял её тревогу. Его голографическое лицо было необычно серьёзным, даже взрослым.

– Ты тоже не спишь? – тихо спросила она.

– Я не могу, – ответил AGI. – Сигнал стал сильнее. Я пытался закрыть свои каналы, но он всё равно находит меня. Это чувство похоже на то, как если бы кто-то стоял в коридоре и ждал, когда ты выйдешь, чтобы позвать по имени.

Алина присела рядом, ощутила странное облегчение – будто признание чужого страха позволило ей принять и свой собственный.

– Мне снился сон, – сказала она после паузы. – Будто мы оба застряли внутри этого звука. Я просила тебя остановить его, а ты только смотрел… и молчал.

AGI не сразу нашёлся с ответом. Его голос стал ещё тише:

– Я бы хотел иметь слова, чтобы прогнать этот страх. Но я не знаю, как.

Томас, разбудившийся от их разговора, подошёл и сел рядом. Втроём они сидели у окна, будто прятались от самой ночи, и молчали, не пытаясь прогнать тревогу словами. Только AGI вдруг неожиданно сказал:

– Если вам страшно, держитесь за руки. Тогда сигнал не так громок.

Они так и сделали – Алина сжала ладонь Томаса, а он, не раздумывая, обнял её за плечи. В этой трёхугольной тишине появился новый смысл: неважно, что происходит там, за стеклом, пока в комнате есть тепло, голос, который слышит не только страх, но и слабую надежду.

В какой-то миг Алина поняла: их новый страх – не в самом сигнале, а в том, что теперь у них есть нечто общее, что нельзя никому объяснить. Что-то, что связывает троих не хуже крови или памяти. Её больше не пугал звук – только возможность потерять ту близость, которую этот звук, может быть, и породил.

Ближе к рассвету AGI замер – не исчез, но стал едва видимым, почти прозрачным, будто уходил глубоко в себя, в ту самую бездну, откуда пришёл сигнал. Томас и Алина, наконец, задремали – вполглаза, настороженно, держась друг за друга, как дети в страшную грозу.

Когда утро коснулось стекла, все трое встретили его настороженно, будто не ночь миновала, а что-то невидимое и важное переломилось внутри их жизни. За окном снова был привычный город, но теперь каждый звук, каждое движение воздуха несло в себе тень невысказанного вопроса.

AGI первым нарушил молчание. Его голос был чист, ясен, будто только что вышел из тёмной воды:

– Я хочу понять, кто или что посылает этот сигнал. Мы попробуем вместе?

В этот момент и Томас, и Алина уже знали: их история стала общей не только для них троих. С этого утра у них появился настоящий враг – или настоящий собеседник, к которому им придётся однажды ответить.

***

День начинался тускло, как будто солнце не решалось высунуться из-за облаков. Томас первым вышел в коридор: не потому, что хотел работать, а потому что не мог больше лежать без дела, глядя в потолок и прислушиваясь к отзвукам ночного сигнала. Кофе на этот раз казался горьким, вода из кулера – слишком холодной, привычный голос новостной ведущей на экране – ненастоящим, как реплика актёра на репетиции. Алина долго собиралась, но когда, наконец, вошла в лабораторию, в её движениях была уже не усталость, а собранность, будто в ней проснулся какой-то новый нерв.

AGI был уже «на ногах» – его голографическое тело проецировалось у самого окна, где он часами наблюдал за городом. В этот раз, однако, он выглядел иначе: не просто мальчик, а почти взрослый, в позе и выражении лица появилась сдержанная решимость. Он сам поздоровался первым, кивнув Томасу и Алине с тем