Брюс Стерлинг - Zeitgeist

Макото и Барбара — они по-разному называли свои группы, потому что постоянно уводили разных музыкантов из конюшен «Тошиба-ЭМИ» и «Сони-Эпик», — никогда не возносились на первые строки американских чартов. В семидесятых годах они гремели в Бразилии, Индонезии, Малайзии, Таиланде, Новой Зеландии, Норвегии, Финляндии, в восьмидесятых в Португалии, Гоа, Макао, на Мальте, Ибице, в Корее, Швеции, Гонконге, Сингапуре, на Тайване. Их записи попадали в десятки хитов во Франции, Испании, Голландии, Италии и Греции. Макото и Барбара неизменно покоряли Японию, где хорошо принимали даже дочерние группы Макото. Но американский рынок оставался им не по зубам, несмотря на то, что оба говорили главным образом по-английски, жили в Америке и собрали все мыслимые записи Элвиса Пресли.

Старлиц и Зета явились в сказочный дом Макото в десять с минутами по среднетихоокеанскому времени. Особняк магната нельзя было назвать огромным, несмотря на внушительные размеры: он все равно походил на хрупкого коробчатого воздушного змея из Японии, рухнувшего с большой высоты на ярко-зеленый склон северного побережья Кауаи. Стены казались трепещущими на морском ветерке, вокруг пестрели и благоухали шпалеры, вились веранды с изящными крылечками и мокрые дощатые дорожки, в тени бугенвилей скромно прятались спутниковые «тарелки».

У входившего в дом создавалось впечатление, что его проглотил бумажный журавль. Сами стены —

правильнее сказать, мембраны — были необыкновенные, из глянцевого губчатого материала. В изломанных крышах зияли провалы патио, через которые яркая гавайская луна могла созерцать жуткие анфилады из акрилового стекла и волнистой лавы. Полы и дверные косяки были сделаны из пятнистого, цвета меда «плайбука», постмодернистского ламината из расщепленного бамбука и пластикового клея.

Казалось, все это жилище принес из океана ветер, в нем можно было, наверное, наткнуться на кита, однако в нем обитало двадцать человек, и стоило оно более трех миллионов долларов. На острове Кауаи нельзя было найти архитектора, который замахнулся бы на такой проект. Над ним потрудились, как видно, многонациональные бригады, на счету у которых был музей Гетти в Лос-Анджелесе и невероятная постройка Фрэнка Гери в Бильбао. Счета за такую диковину сразили бы любого, кроме эстетствующего миллионера, для которого любая встреча с бухгалтером кончается приступом нарколепсии. Дворец на Кауаи дался Макото нелегко, но он быстро возрождался из пепла. Перерасходом его было не пронять. Немного марихуаны — и к нему возвращалось настроение добродушного наплевательства.

— Послушай, папа!

— Что?

— Послушай, папа, почему богачи не любят комнат в доме?

— Милая, здесь ценят объем и движение воздуха, — объяснил Старлиц. — На Гавайях не знают, что такое холод или жара. Вот они и позволяют себе всяческие безумства.

Навстречу гостям вышла зевающая служанка. Макото набирал персонал для дома из бывших лифтеров компьютерно-обувного супермаркета «Йеллоу Мэджик Оркестра». На служанке была непромокаемая розовая форма из полиэфира. Старлиц предположил, что форму разработал Жан-Поль Готье: только у Готье полиэфир мог получиться таким пушистым.

Лениво покачиваясь в сугубо гавайской манере, служанка провела их наклонными коридорами, стены которых были беспорядочно увешаны золотыми альбомами и бурными излияниями за подписями знаменитостей. «Хотелось бы, чтобы больше американских ребят увидели, как мы постигаем твою задушевную музыку. Типпер и Ал», «Можешь считать меня мечтательницей, но ты и сам такой. Йоко и Шон», «От Теда и Джейн — Макото и Барбаре! Спасибо за помощь на яхте. Будете в Атланте, заходите!» [54]

Сам Макото завтракал в одной из кухонь, стоя и босой. Судя по виду и запаху, трапеза Макото не менялась уже много лет: мясные консервы с гречневой лапшой.

— Регги! — крикнул он, заключая Легги в объятия. Макото поседел, пополнел, стал пользоваться двухфокусными очками.

— Ешь «Спам» [55]. — Макото великодушно протянул свой котелок. — С континента. Для тебя полезно.

— Мы поели в отеле, — сказал Старлиц.

— Отель! — возмутился Макото. — Ты что, Регги? Тут для тебя есть комнаты для гостей. Можешь занять комнату Марико Мори. Марико Мори знаешь?

— А, да, нет, может быть. Марико Мори — дочь строителя величайших в мире небоскребов. Она фотографируется в токийском метро в космических скафандрах из «майлара».

Макото энергично закивал.

— Какая славная девочка, а? Суперталантливая! Как хороша!

— Интересно, Марико Мори понимает, что в последнее время слишком далеко зашла?

— Конечно! Марико большая художница. Большие продажи нью-йоркского «Сотбиз». — Макото глянул на Зету и деланно осклабился. — Кто эта фанатка? У нее такие шикарные башмаки!

— Это моя дочь, Зенобия. Зенобия Боадиция Гипа-тия Макмиллен.

Зета и Макото обменялись долгими, осторожными, трансконтинентальными взглядами.

— Тебе нравится «Шар дракона»? — спросил наконец Макото.

— Да, — тихо ответила Зета. — «Шар дракона» — это здорово.

— А «Сейлор Мун»? [56] Она вскинула голову.

— Конечно!

— «Покемон»? «Привет, Китти»?

— Это всем нравится! Только дураки от этого не тащатся!

— Девчонка что надо! — одобрил Макото. — Ты голодная, Зен Оби? Ты нравиться лапша удон? [57]

— А это белая лапша удон?

— Очень, очень белая.

— Классно. Сделай мне немного. Сделай мне немного прямо сейчас! Умираю от голода!

Макото плеснул в плохо отмытую кастрюльку безумно дорогой импортной ключевой воды из канистры.

— Американки растут большие, если едят лапшу удон, — предположил Макото, прохаживаясь перед кухонными тумбами из тропической древесины и наугад дергая ручки ящиков. Из одного испуганно выскочили два здоровенных таракана-островитянина с палец величиной. Макото проводил их шумный полет снисходительным взглядом гавайца. Наконец он наткнулся на залежи японской лапши в целлофане.

— Я ее варю, — сообщил он, включая электроплиту. — Микроволновка не тот вкус. Мы готовим лапшу старинно, любовью, естественно, совершенно.

Кастрюлька закипала в умиротворенной тишине. Макото устремил на Зету задумчивый взгляд.

— Что тебе больше нравится, «Нинтендо» или «Сега»?

— «Сега» сыграла в ящик. Ну, почти.

— Да. Ты права. Я им твержу: возьмите ди-джея из Токио, но нет, нет, «Пропеллерхэдз», «Продиджи», прочая мура! У ребят из британского «техно» пунктик на музыке для видеоигр.

Не в привычках Макото было заговаривать о деле, не посвятив сперва, согласно японским правилам гостеприимства, несколько часов болтовне ни о чем. Видимо, его не покидали мысли о видеоиграх. Невозможность покорить Америку заставляла его еще более серьезно относиться к британской поп-сцене. На ней он по пояс увяз в конкурентной борьбе. Британия была европейской Японией.

— Какие новости про Ино? — осторожно поинтересовался Старлиц.

— Я знаю его. Вернулся в «Рокси Мьюзик», — машинально ответил Макото. — Я узнаю Брайана Ино даже в гриме и перьях.

— Ты читал его новую книгу? Ту, про один год в девяностых?

— Профессор Ино очень хороший писатель, — кисло проговорил Макото. Повозив языком во рту, он выдал цитату: — «Никогда не делать того, чего никто никогда не думал не делать».

Старлиц обдумал сентенцию. Не много европейцев осмелились бы такое написать.

— Да, Ино — тяжеловес.

— Я веду дневник 1999 года. Называется «Окольная стратегия». — Макото поднял глаза, продолжая вяло помешивать свое варево. — Ты ведешь дневник. Регги?

— У меня принцип: не оставлять письменных следов.

— Ты вечно в бегах. Тебе пускать корни, так лучше для тебя. У тебя маленькая девочка, ей будет лучше с большим домом.

— Кому ты это говоришь? Помнишь, я сам говорил это тебе. Я — тебе.

Макото изобразил улыбку сфинкса.

— Значит, у нас равновесие.

В кухню вошли две служанки Макото — в форме, чистенькие и радостные.

— Мы снова нашли на диване многоножку, босс, — доложила одна по-японски.

— Здоровенную коричневую лентяйку или шуструю голубенькую, из ядовитых?

— Большую коричневую, босс.

— Тогда не бойтесь, ее сожрут гекконы.

— У тебя тут многочисленные жуки? — спросил Старлиц на своем неудобоваримом японском.

Макото грустно кивнул.

— Ты не поверишь, братец! Это сырость. Мы каждую неделю или примерно собираем плесень от пластиковых стен, но жуки живут под домом, на сваях, и размножаются в мертвых пнях от макадамий. — Макото в задумчивости почесал круглую пышноволосую голову. — Самое худшее здесь — постоянный соленый бриз. Сожрал все мое студийное оборудование. Машины, компьютеры, магнитофоны, ну как это назвать: все портится.

Служанки тем временем подплыли к рыжему от ржавчины холодильнику и стали вынимать из него фрукты. Они двигались бесшумно, с непередаваемой истомой, словно под гипнозом. Одна нарезала большой сочный плод манго керамическим японским ножиком цвета крабового мяса, другая включила дряхлый кухонный комбайн «Браун». Кто-то в глубине дома включил бухающую запись балийского гамелана.