Антон Краснов - Миссия «Демо-2020»

– Сказал ему… не пей два последних стопаря, – авторитетно изрек он и рывком поднял на ноги своего незадачливого товарища. – Вставай, отрок… вот многоуважаемый коллега хочет тебя видеть…

Афанасьев приподнялся со стула: такого он не ожидал даже от Коркина. Ну и заместителя тот себе подобрал! J

– Это и есть твой первый зам, Антон Анатольевич? – холодно спросил он.

– Какой еще первый зам?! – почти завопил Коркин. – Только вчера прибыл на практику… К тебе небось тоже подкинули хлопцев из университета… обучаться премудростям журналистского ремесла?

Да, у кого чему научишься, подумал Афанасьев. У Коркина – алкоголизму, и куда быстрее, нежели самым что ни на есть азам второй древнейшей, то бишь журналистики. Хотя нет, алкоголизм – это не профессия и даже не диагноз, это – призвание.

Хойцев, прикорнувший было на стуле, теперь водил головой, как танк – башенным орудием, очевидно отчаянно пытаясь сообразить, где это он.

«А рядом с ним сидит его первый зам – тот самый очкастый дурак, который наткнулся на нас в сквере, Хойцев», – вспомнились строки письма, и Афанасьев, внимательно рассмотрев гостя, подумал, что на заместителя главного редактора тот в самом деле не тянет, пусть даже такой откровенно дешевой, бульварной газетенки, как «Вспышка». Возможно, таинственная Лена употребила это определение в переносном смысле… в насмешку, что ли. Хойцеву было от силы девятнадцать, ну, максимум двадцать лет. На его почти еще детской круглой физиономии с ямочками на щеках плавала беспомощная растерянность, возведенная в последнюю степень алкогольным опьянением. На Афанасьева он смотрел так жалобно сквозь свои криво сидящие на переносице очки, что Евгений Владимирович подумал: не принимает ли его подрастающий журналистский кадр за работника милиции, промышляющего отловом таких асоциальных субъектов?

– По-нят-но, – наконец процедил он. – А что, Антон Анатольевич, еще выпить не хочешь?

Обходной маневр был избран удачно: в самом деле, не станет же Коркин отвечать на вопросы относительно состава своей редакции, не приняв для проформы стакан бодрящего напитка?

Пока тот бодро опрокидывал в себя халявную водку, Афанасьев размышлял вот над чем. Главный редактор газеты, упоминаемый во втором письме Лены к Малахову, сильно смахивал на Коркина. Антон Анатольевич тоже любил бить себя кулаком в грудь и кричать, что он-де великий русский писатель – после двенадцатой – и что он Пушкин, Иосиф Бродский и Сергей Довлатов одновременно – после пятнадцатой. Да и кто из журналистов города способен бегать по редакции в одних подштанниках с криками: «Я – Лермонтов нашего времени!»? Вот только на поход в театр, где, как писала та женщина, она встретила своего шефа, Коркин категорически неспособен и никогда ни в чем подобном не сознавался. Хотя при наличии в театре хорошего буфета… Никакой «Евгений Онегин» и никакая «Баядерка» или «Аида» не вызовут у Коркина такого колоссального высвобождения творческой энергии, как полчаса пребывания в театральном буфете.

– А что это ты, собственно, меня пригласил? – вдруг, подозрительно покосившись на Афанасьева, проскрежетал Коркин. – Это что… расколоть меня хочешь… на новую информацию?

«Новая информация» Антона Анатольевича всегда была до искр в глазах однообразна: бредовые «сенсации» на уровне сплетен и домыслов нездорового воображения. Но сам он придавал ей иное значение и квалифицировал как нечто весьма соблазнительное для коллег из других печатных изданий. Будто все, кому не лень, хотят перехватить этот свежий сенсационный материал и опубликовать первыми. При этом Антон Анатольевич был настолько болтлив, что – разумеется, под большим секретом – рассказывал свои новости всякому встречному и поперечному, и потому большая часть его «сенсаций» была известна еще до их публикации.

Поэтому в ответ на вопрос Коркина Афанасьев только поморщился и покачал головой, а потом спросил:

– Слушай, Антон Анатольевич, у тебя в редакции работает такая… м-м-м… Елена… э-э-э… – Афанасьев покрутил в воздухе пальцем, словно не мог вспомнить фамилии. – Ну, в общем…

– Елена? – пробормотал Коркин. – Работает… какая-то Елена. Есть одна корректорша… и, кажется, еще из набора… то есть на ком… компьютерной верстке. А которая из них тебе нужна?

– Которой двадцать пять лет, – прямо ответил Афанасьев, зная, что с пьяным Коркиным лучше говорить вот так, напролом, иначе никакого толку: просто не поймет.

– Два-а-аф-ф-ф… ты-тыридцать восемь лет? Не-е-е… что-то не того. Елене Валерьевне под пятьдесят, а Ленке-верстальщице примерно столько же. А чего тебе они сдались? Оне усе замужжже-е-ем! – пропел Коркин. – Да и ее… ее…

Последняя порция водки, похоже, окончательно подкосила организм светоча городской журналистики и по совместительству гениального русского писателя: Антон Анатольевич стал заикаться, припадать щекой к поверхности стола, а потом и вовсе понес такую околесицу, от которой не пившему ничего, кроме воды, Жене Афанасьеву едва не сделалось дурно.

Он понял, что от Коркина ничего не дождешься. Да он ничего и не знает. Да и вряд ли можно найти эту Лену вот так сразу. Ведь было что-то в этом деле, чего не смогли раскусить даже зубры разведки и что знал или мог узнать он, Афанасьев.

– Черт знает что такое…

Афанасьев тяжело вздохнул, вспомнив холодные глаза представителя военной разведки и его мягкие, выверенные, тяжелые слова, и снял трубку. Он хотел вызвать в кабинет здоровяка Пашу Бурденко для транспортировки безвременно усопшего – от слова «сопеть» – Антона Анатольевича Коркина…

А вскоре произошло непредвиденное.

Сразу же после того, как рослый Бурденко выволок из кабинета обоих корифеев местной журналистики, Женя взял в руки оба письма и покрутил их в руках, прежде чем взяться за повторное, более внимательное и детальное, прочтение. А далее пропустить через графологическую программу, установленную в редакционном компе… И вот как раз в это мгновение в голове Афанасьева что-то стронулось, словно в плотно запертой и прокуренной комнате сразу открыли окна и двери. И тихий, чуть гнусавый голосок проговорил:

«Здравствуйте, Евгений Владимирович. Вы хотите отсканировать эти письма и прогнать через графологическую программу?.. Думаете, этого не сумел бы сделать ваш заказчик?»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Бес по имени Сребреник и девушка по имени Лена

Женя дернулся и, вскочив, схватился обеими руками за уши, думая найти там компьютерные наушники. Но наушников не было. В кабинете Серафима Ивановича Сорокина вообще имелся минимум комплектующих к ПК. А голос продолжал:

«Вы должны сделать с этими письмами то, что не может никто из ныне живущих. Вообще, конечно, с этой точки зрения вам чрезвычайно не повезло, уважаемый. Да уж!.. Ох, не повезло! Ой, не повезло!.. Да если бы! Да кабы!.. Ы-ы-ых!!!»

В непонятном этом голоске, занесенном под черепную коробку Жени каким-то сумасшедшим сквозняком, послышались унылые нотки. Впрочем, голос тотчас же окреп и уже куда тверже вытянул:

«Конечно же, вы думаете, Евгений, что сошли с ума, так? Голоса в голове, разные белогорячечные симптомы… Так вот я вам скажу: нет! Ниоткуда вы не сходили! У меня, между прочим, есть возможность просвечивать вас насквозь, как рентгеновским лучом, так я вам скажу, что у вас мозги еще ой-ой-ой вполне! Хороший такой рельеф мозговых извилин!.. Конечно, вы хотите узнать, кто я такой и по какому праву надоедаю вам в такое сложное время вашей жизни, так ведь?»

– Да хотелось бы… – пробормотал Женя, не переставая обеими руками щупать выпуклости черепа.

«Меня зовут Сребреник. Бес Сребреник».

– Не понял…

«Это резонно. Я тут, рядом с вами, но вы меня не можете ни видеть, ни, так сказать, пощупать. Я из породы так называемых инферналов. Вы даже были знакомы с некоторыми из моих собратьев, но вы об этом, так сказать,… запамятовали».

Афанасьев повалился на стул и пробормотал:

– Ну вот… допился. Инфернал… Черт, что ли? «В невежливой форме – да. Лично мне больше нравится наименование „бес“. Инфернал – это как-то очень официально, что ли. А зовут меня Сребреник. Бес по имени Сребреник, понимаете, Евгений?»

– Бес Сребреник? – медленно повторил Афанасьев. – Ну ладно. Если уж сошел с ума, нужно делать это со вкусом и прибаутками. Бес… Сребреник. Да уж! А по отчеству?

«Честно говоря, не припомню своего батюшку. Говорят, он был позором рода, – словоохотливо вещало таинственное существо. – А вот мой прапрапрапра (и еще много, много пра-)дедушка был славен тем, что вселился в самого Иоанна Васильевича

Грозного, после чего тот и принялся кромсать всех без разбору».

– То есть, значит… ты – бес-искуситель, который непонятно с какого перепугу вздумал объявиться, – принялся ворочать остатками мозгов Афанасьев, – следовательно, тебе в пару полагается и ангел-хранитель.