Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

— Мамка… — подала голос Пелагея, приподнимаясь на локте. — Ты опять с кем-то разговариваешь?

— С мозгами, доченька, — вздохнула Милана. — Они у меня, оказывается, есть. Их просто иногда сложно убедить работать.

Пелагея хихикнула, и это «хи-хи» было таким настоящим, лёгким, что Милана улыбнулась сама собой. Девочка уже не ждала удара за каждую фразу. Уже не прятала голову в плечи, когда мать поднималась с постели. Уже.

Она накинула сарафан, который вчера успели домыть до состояния «можно подойти ближе, чем на три сажени», завязала пояс, сунула ноги в лапти и, натягивая платок, крикнула в сторону двери:

— Домна! Мне нужна изба знахарская. Срочно. Живая, горячая, готовая к экспериментам.

— Господи, опять… — донёсся из сеней её ворчливый голос. — Как вы проснулись, баарыня, так у нас то баня, то стирка, то теперь изба… Всё ей мало.

— Мне мало грязи и болезней, — отрезала Милана. — А вас, Домна, я назначаю старшей по чистоте. Поздравляю, повышение.

— Ох, Матерь Божья, — простонала та, но в голосе слышалась гордая нотка.

* * *

Знахарская изба встретила Милану тем же, чем и вчера: запахом всей растительной, животной и половины минеральной жизни окружающего мира. Но теперь она уже не морщилась, а вдыхала, как фармацевт, попавший в склад с сырьём.

— Застрели меня кто-нибудь нашим древним ружьём, — пробормотала она. — Это же готовая лаборатория. Только вместо белых халатов — прялки, вместо центрифуги — Домна с кочергой.

Полки, от пола до потолка, были заставлены всем, чем только можно: связки кореньев, пучки трав, мешочки с семенами, глиняные горшки, стеклянные пузырьки с тёмными, мутными, светлыми жидкостями. На столе — ступки, ножи, какие-то костяные палочки, мёд в засахарившейся корке, пучок чеснока, сушёная малина, морщинистые яблоки.

И, конечно, те самые дощечки с резами — рецепты прежней Миланы.

— Ну что, коллеги, — сказала Милана, оглядывая всё это добро. — Сейчас мы будем наводить здесь порядок. Научный.

Из-за печки, как грибы из-под снега, показались две фигуры — знахарки Улита и Авдотья. Та самая Улита, чьей мазью она вчера окрасилась в тролля.

— Баарыня… — осторожно начала Авдотья. — Мы тут вам не мешаем? Мы ж по-прежнему… ну… работаем. Люди-то идут.

— Вот и хорошо, что идут, — кивнула Милана. — Будут идти ещё больше. Но с этого дня у нас здесь чистые тряпки отдельно, грязные отдельно, ножи не валяются, где попало, а лежат в одном месте. Вот тут, — она пальцем стукнула по свободной доске. — Понятно?

— А что им сделается, ножам-то? — возмутилась Улита. — Лежали тут тридцать лет, никому не мешали.

— Грязь на них сделается, — терпеливо пояснила Милана. — А потом этой грязью вы чужую кровь в рану затащите. И человек сгниёт изнутри, как репа в погребе. Вам трупы нужны?

Знахарки переглянулись, дружно перекрестились.

— Не нужны, — поспешно ответила Авдотья. — Нам живые надобны.

— Вот и я того же мнения, — удовлетворённо сказала Милана. — Поэтому слушаем сюда. Первое: вода. Всегда. Тёплая. Чистая. Да, я знаю, вы не верите в чистую воду, но чудеса случаются.

Она зачерпнула из бочки, понюхала, поморщилась.

— Эту выливаем. Наливаем новую. Кипятим. Всё, что касается ран, должно видеть кипяток чаще, чем вашу соседку Марфу.

— Марфа в бане редко бывает… — пробормотала Улита.

— Вот пусть воды боится, а мы нет, — отрезала Милана. — Второе. Тряпки. Холстина рваная есть?

— Есть, — отозвалась Авдотья. — Мы вон на том сундуке складывали. На тризны, на костры…

— С сего дня — не на костры, а на бинты, — заявила Милана. — Рвём, кипятим, сушим над печью. Всё, что чистое — сюда, — она обозначила пустой угол стола. — Всё, что грязное — вон туда, в кадку. И не дай Бог я увижу, что вы одной и той же тряпкой рану вытираете и потом руки.

Знахарки снова переглянулись.

— Так, баарыня… а разве не всё одно? Кровь человеческая, она ж… ну… святая.

— Святое — это когда в человеке внутри, — устало сказала Милана. — А когда она уже снаружи, да ещё с грязью и гноем, это не святость, это рассадник всякой дряни. Не спорьте, у меня за плечами столько ночных смен, что вам и не снилось.

— Чего смен? — не поняла Авдотья.

— Неважно, — отмахнулась Милана. — Считайте, что я двадцать лет бегала за смертью с кочергой. Теперь будем её встречать подготовленными.

В дверь просунулась рыжая голова Акулины.

— Баарыня… вы звали? — робко спросила она. — Я… если что, помогу.

— Вот, — удовлетворённо сказала Милана. — Наш будущий младший научный сотрудник. Заходи, Акулина. Сегодня у нас практика: будем спасать дружинного.

Глаза девицы загорелись.

— Того Илью? — прошептала она. — Который с обоза дружинного? Его все знают. Он… он хороший.

— Тем более будем спасать, — кивнула Милана. — А пока — слушай. Нам нужен отвар от жара, мазь для раны и питьё, чтобы не умер от жажды. Что у нас есть?

Акулина помялась, потом быстро, с жаром заговорила, будто боялась, что слова убежит раньше неё:

— От жара… ивовая кора есть. Горькая, но помогает. Ещё липовый цвет, малина сушёная. От раны… мы прикладывали подорожник, мёд тёплый, можжевеловую смолу… А питьё — вода с мёдом, с малиной.

— Умница, — кивнула Милана. — Про иву — особенно хорошо. Там внутри то, что в моём мире в таблетках давали. Будем делать отвар. Только не переусердствуйте, а то вместо жаропонижающего сделаем средство «забудь, как тебя зовут».

Она сама удивилась, как легко слетел с языка старый, привычный профессиональный юмор. Девицы хихикнули, Улита криво улыбнулась.

— А мёд… — продолжила Милана. — Мёд — наш лучший друг. Будем мазать рану им, смешанным с чесноком. Чеснок ты, Акулина, любишь?

— Люблю, — честно сказала та. — Только от него потом никто не любит меня.

— Ничего, в нашем деле это преимущество, — отмахнулась Милана. — И ещё что… укроп есть?

— Есть, — отозвалась Авдотья. — Мы его в квас кладём.

— А мы положим в отвар, —