Евгений Связов - Отчет 00 Жил (как-то) старик без старухи...

«– Милый, я тебе нравлюсь?» Ночной эротический кошмар

Паника. Паника остановила сердце. Оно, сжатое страхом, слабое, слабее страха, закричало, умоляя меня проснуться и помочь ему ожить, чтобы разогнать по телу колкие льдинки, которыми стала кровь.

Я проснулся.

Сердце бухнуло, сотряся тело ударившей по стенкам артерий крови.

Рот раскрывался в беззвучном крике.

Я спросил себя – кого я зову? Я ответил себе, что я никого не звал – просто кричал и кричал в темноту, окружавшую меня и терпеливо ждавшую, пока я утихну и она сможет тихонько заползти в меня и угнездившись во мне, начать бесшумно пожирать мою память. Меня.

Потом я вспомнил, что темнота уже во мне. Уже давно, с детства, когда я устал кричать и уснул всеми брошенный и никому, кроме темноты, не нужный, став слабым и беззащитным, над которым можно все.

Я оборвал крик и открыл глаза. Темнота воспользовалась тем, что дверки век приоткрылись и подступила ближе. Я посмотрел в ее лицо, страшное тем, что его не было, закрыл глаза и поискал тело.

Ног ниже колен не было.

Руки и шею облепляло что-то шершавое и липкое. Ремни.

Тошнило.

Ознобило.

Холодно.

Одежды не было.

Хотелось курить. Хотелось пить.

Я попробовал шевельнуть рукой, и липко-шершавый ремень удержал ее. Тогда я набрал воздуха и закричал, разгоняя страх, уже смываемый приливом тухлых волн смертной тоски.

Я успел крикнуть раза три, и набрать воздуха для четвертого, когда темнота ударила в уши тихим голосом:

– Чего кричишь?

– Страшно. – признался я, а потом скорчился в истерике. Я тихо ныл, вяло извиваясь в ремнях, которыми был прикручен к жесткому и холодному столу. Я выл и скулил от ожидания того, что со мной сделают – изнасилуют, кастрируют, трепанируют или медленно будут сверлить зубы до тех пор, пока окровавленные сверла прорвут кожу щек.

Чьи– то пальцы, сильные и теплые, пробежались по рукам, освободив их. А потом в лицо полила струя теплого хлебного дыхания, очень успокоительного.

– Пожалуйста, не делай движений, когда отстегну. – попросил голос. Низкий, женский, молодой, с незнакомым трескучим акцентом.

– Ага. – всхлипнул я.

Она отстегнула меня от стола и я, дергаясь, медленно спустился на пластиковый пол. Свернувшись в клубок и вздрагивая, я лежал, пережидая медленно затухающий приступ человеческой тоски.

Сущность в затылке бесилась от паники жертвы, которая не может отдаться хищнику, чтобы тот ее трахнул вместо того, чтобы съесть.

– Дмитрий! Пойдем, отведу в твою комнату. – холодно позвала она.

– От-соси! – выплюнула сущность сквозь прыгающие зубы.

Копчик взорвался болью. Боль облила тело, сплавившись с тоской, и это сплав скрутил все мышцы в запутанные затянутые узелки.

– Самец. – отцедила она, сильно пиная меня в низ живота.

Я завизжал. Визг, тонкий и пронзительный, раздирал горло. Ставшее чем-то отдельным тело сложило спазмы и подергивания в одну цель – убить все, что шумит и мешает остаться в тишине. Ноги дрыгнулись в неуклюжей подсечке, подбросили все остальное вверх. Тело встало на ноги.

Содранное горло сорвалось на рев, загоняя на место желудок, присоединившийся к остальным мышцам, закрученным в чудовищный спазм.

Свет ударил в глаза, как игла в вену. В прямоугольнике светло-синего света в паре шагов от меня мелькнула она. Стройная, хрупкая, которую так легко переломать пополам и успокоиться, отгородившись от боли звонким хрустом ее позвонков.

Сипло взревев, я прыгнул на свет. Непослушные ноги подогнулись, руки ухватились за границу светлого и темного, удержали от падения, втянули голову в свет. Глаза сразу нашли ее спину. До спины было три хороших прыжка. Если бы я мог их сделать! Три прыжка, объятия, хруст – и спокойствие.

Я зарычал, роняя на пол слюну. Она обернулась, показав мне смеющиеся льдисто-голубые глаза. Я зарычал громче, и понял, что когда я ее догоню, она захочет мне отдаться, чтобы сохранить жизнь, но я убью ее. Сначала выдавлю эти глаза, в которых будет много-много страха и чуть-чуть похотливой надежды, а потом сломаю.

Я шагнул к ней. Еще и еще, вытягивая руки со скрюченными до боли пальцами. Хихикнув, она исчезла в темно-зеленом, открывшемся перед ней.

Я взвыл, глядя на ее удаляющуюся спину. Потом увидел, что отбежав прыжков на десять, она остановилась у стены и стала что-то с ней делать. Зарычав, а пошел на нее. За четыре шага она исчезла в стене. Не останавливаясь, я шагнул в черную дырку, в которой смутно зеленело ее тело.

– Ну вот ты и в своей комнате. – радостно сказала она

Все исчезло.

… Я замер, скованный ужасом, который вызвало мое воображение, нарисовав картину мириадов разноцветных осколков, в которые разбился сад. Осколки, ожив, впивались в меня. Мне было очень, очень, очень больно. Но я не кричал. Я боялся открыть рот, потому что знал, что если они попадут мне в горло, мне станет еще больнее, потому что боль будет не только снаружи, но и внутри…

Я стоял, скованный ужасом, и ужас отнял мои ноги, забрав их куда-то, чтобы я стоял, а не шел…

Я проснулся не как обычно. Я проснулся не от того, что очередной сон кончился и датчик «недосып» звонко щелкнул, расслабляя пружину, настойчиво толкающую меня лечь и вырубиться. Я проснулся от того, что над головой что-то загрохотало. Голова моя оказалась снабженной отлично работающими органами слуха, о чем я очень пожалел. Пока я жалел, рычащий над головой марш расшевелил достаточно воспоминаний о моментах бодрости, чтобы я соорудил первую после пробуждения мысль: марш достаточно смачен, чтобы стать звуковой дорожкой к очередному близардовскому шедевру.

Как только это мнение оформилось, воспоминания, подшитые в папочку со скромным названием «Starcraft, Hidralisk Den», выскочили из засады и столпились перед глазами, нагло и злобно скалясь.

Я застонал, чтобы их порадовать, и захотел курить. Точнее, понял, что уже дня три-четыре хочу курить. Глаза открылись, чтобы привычно направить руку за беломориной и зажигалкой, всегда укладываемых перед сном туда, куда маленькие девочки кладут любимую куклу.

Рука потеряв наведение, рухнула в пустоту. Глаза протранслировали охреневшему мне потолок ниши, в которой я лежал.

Нагишом.

Не то, чтобы меня это обеспокоило, но надолго я раздевался обычно помыться и вздрочнуть.

Ряд приятных воспоминаний промелькнул в тумане никотинового голода, активировав процесс заполнения кровью той части тела, которую я всегда мыл особенно тщательно.

Потом я решил, что где бы я ни был, быть в этом гдебыто возбужденным не очень хорошо, и рыком шугнул воспоминания в туман.

Потом я решил, что я – дикий, злой и поэтому голый и иду искать курить.

Выкарабкавшись из цельнопластиковой ниши, я секунд пять тупо пялился на разгромленное стомато-гинекологическое кресло, пока не понял, что это всего-навсего навернутая виртуальная установка. Поскольку больше в комнате пять на пять метров ничего не было, я попялился на установку еще с минуту, разыскивая среди кабелей, проводов, зажимов и трубок хоть что-нибудь, похожее на средства ввода [26].

Не отыскав ни мышей, ни джойстиков, ни даже клавы, я решил не отказываться сразу от первоначального варианта, что это установка для удаления зубов из задницы. Придя к этому выводу я встал и пошел к двери, удивляясь себе, любимому и сильному настолько, что хватает сил двигать тело, которое заявляло, что оно потяжелело раз в пять.

На прямоугольнике двери, исполненном из того же пластика, что и вся комната, не имелось никаких указаний на то, как ее открыть. Ни ручек, ни щелочки, никаких пазов, намекающих на откат в сторону.

Оставался вариант толкнуть. Вздохнув, угрюмо, поскольку был «дикий, злой и хотящий курить», я, наслаждаясь увесистостью себя, с разбега жахнул в середину двери пяткой. Жалобно хрустнув, дверь улетела в темноту и с грохотом улеглась на пол. Марш затих.

– Юпс! – буркнул я в тишину, намекая неизвестным хозяевам, что надо оставлять таблички с инструкциями по открытию дверей, и побрел налево.

Брести по коридору в потемках было очень страшно. Страшные мысли о писькоядных собаках и о злых мозгочерезжопуебах вовсю зашебуршились в тумане никотинового голода. Но шебуршились они в тумане, не показываясь. Поэтому я не стал предпринимать попыток спрятать письку в жопку, тем самым законопатив последнюю. Я просто тупо брел на свет, падающий в коридор из открытой двери метрах в пятидесяти.

В пяти метрах от порога светлой комнаты я обнаружил, что ее косяк дверью не снабжен, и что вместе с тусклым светом в коридор просачиваются неспешный английский говор и бзяканье стаканов.

Чуть оживившаяся сущность подкинула идейку приветственно помахать из-за угла членом. Чуть отредактировав идейку, я добавил к списку «злой, дикий и хочу курить» положительное качество «эксгибиционист» и, резко вывернув за косяк, брякнул в десяток людей за столом соответствующее случаю приветствие: