Е. Квашнина - Новая русская сказка

— Это зачем? — не понял я.

Яга принялась объяснять:

— Сапоги — бронированные. Батон — самовоспроизводящийся. Только не забывайте оставлять от него горбушку! А клубок ниток — навигатор, запрограммированный на определенное лицо и маршрут. Идите туда, куда он катится, и он приведет вас к заданной вами цели. Сама изобрела! — похвасталась бабка.

Мы, не сговариваясь, отвесили ей поясной поклон.

От Бабы Яги мы выходили с самыми что ни на есть теплыми воспоминаниями. И кто придумал, что она страшная и злая? Разве что фонариков ее насмотрелись… зубами клацающих. БРР!!!

Клубок уже через день вывел нас к границе. Пограничники не стояли, однако на каждом столбе висели скрытые камеры, следившие за каждым нашим движением.

— Что будем делать? — потерянно спросил я.

— Вань, поищи чего-нибудь в суме, — попросил Волчик. — Может, найдется что-нибудь этакое.

Я высыпал содержимое сумы на траву. Внимательнейшим образом изучил его. Трижды перебрали мы с Волком эту кучу и трижды "выудили тину морскую".

— Ничего нет подходящего, — виновато пожал я плечами, вертя в руках бензиновую земледробилку.

— Совсем ничего? — удивилась Василиса.

— Совсем, — подтвердили мы с Волком.

Царевна перерыла все вещи и заявила:

— Как — нет?! А что, по-твоему, у тебя в руках?

— Земледробилка. Профессиональная, подкопы рыть.

— Заправленная?

— Ну конечно.

— Тогда о чем мы думаем?! Чтоб спрятаться от камер, которые наверняка просматриваются в том числе и кощеевцами, подкоп — это просто идеально! Эх, вы, мужчины…

В конце концов мы перешли границу. В Царстве Польском сразу же отыскался приличный вокзал с поездом до Царства Фрицева (в самом Фрицевом принципиально предпочитали ковролайны). Там мы сели на поезд и… чуть не попали в катастрофу той же ночью, так что пришлось ждать следующего рейса дальнего следования, который почему-то назначили только через неделю. Уж сентябрь на носу, а мы даже до Фрицева не добрались! В общем, когда через неделю администрация заявила, что поезд отменяется, мы долго трясли администратора и, наконец, именем Царя Гороха стребовали всего лишь отсрочки на пять дней, которые совершенно спокойно провели в гостинице славного Варшавы-града. Казалось, Кощей вовсе позабыл про нас…

Наступил сентябрь. И, может быть, ничего не изменилось в природе, но только воздух стал немножечко другим, чуть-чуть запах осенью, и на душе стояло по-осеннему легкое, чуть печальное настроение. С этим настроением мы садились в поезд Варшава-Берлин, без грима, совершенно не таясь. Не сочтите нас троих циниками, мы, конечно же, не упустили возможности посмотреть достопримечательности города и даже познакомились с той самой царевной Агнешкой. Она, правда, целиком была на стороне Тридевятого и почти даже Кощея, но нам явно симпатизировала.

Двери захлопнулись, мы расположились в отличном купе.

— Надеюсь, на этот раз никаких приключений не ожидается? — вопросительно посмотрела в купе Прекрасная, прежде чем зайти. — А то умаялась я что-то от них…

Я сел. Мои друзья тут же начали устраиваться поудобнее на своих полках. Василиса полулежа сидела на полке и с непонятной грустью глядела куда-то вдаль. Необыкновенное чувство охватило мою душу. Я не поэт и не знаю точно, но, должно быть, именно это и называется вдохновением! Я попробовал написать что-нибудь. Вышло корявенько:

Гляди ты в поезда окно,

Увидишь то, что оставляем,

Что будет скоро спасено,

За чужедальними полями…

Нет, чушь какая-то! Зато строчки сами собой ложились на лист и становились все "чище" и правильней.

Оставим все, что позади.

Не знаю, что нас ожидает,

Но вера в нас не пропадает,

Что будет счастье впереди!

Я знаю, будет много зла.

Еще прольется много крови.

И пусть судьба сдвигает брови!

Она удачу принесла.

Нелегок этот страшный путь.

Его проходим мы с улыбкой.

Злодеев главная ошибка —

Проблемы в смех не обернуть!

И я писал, писал… не знаю, что вдруг случилось с бесталанным юношей с тройкой в аттестате по литературе, но я — вы не поверите! — писал стихи.

— Эй! Ты что там, стихи пишешь? — беспардонно вторгся в мои творческие потуги царевнин насмешливый голос. — О любви с картинками?

— Отвянь, — слабо посоветовал я, дописывая последнюю строчку. — А то в глаз получишь.

— Ох-ох-ох! Нашелся тут Пушкин. Дату, дату поставить не забудь.

— Это еще зачем? — не понял я.

— А чтоб биографы лет через сотню не замучились с датировкой сего гениального творения.

— Слушай, а иди ты… в школу! — разразился я "страшным ругательством", чувствуя, что еще чуть-чуть, и покусаю златовласую ехидину. За уши. Больно.

— Уже была, и тебе побывать советую, — последовал ответ.

— Ну чего ты ко мне пристала?! — я поднял глаза и встретился с ней взглядом. Говорить расхотелось.

И тут я уронил ручку. Не спрашивайте — не знаю, почему! Не скажу. Итак Вася полчаса мучила меня с этим вопросом. То есть, на меня высыпался очередной шквал язвительных фразочек типа: "И ты, кажется, говорил, что не смотришь на меня?! Молчи, сама знаю: все вы, мужики, такие!" Под конец я обреченно выдавил:

— Ну что я тебе сделал? Чего ты ко мне привязалась, а?!

Честное слово, я сначала брякнул, а потом только подумал, придурок этакий. Царевна посмотрела на меня взглядом раненного в самое сердце ягненка (причем ни за что ни про что раненного!) и отвернулась. Плечики в сарафане чуть заметно вздрагивали. Каким-то шестым чувством (логикой, наверно — ее существование у меня так же загадочно) я понял: царевна плачет.

— Ну, извини, ну… — я осторожно приобнял ее за плечи, боясь опять сделать что-нибудь не так. — Ну, прости… я не то хотел сказать… ну… знаю, знаю, ну я медведь просто какой-то неуклюжий! Прости… Бога ради…

Она не ответила.

— Извини… я не это, я… не хотел тебя обидеть… что мне сделать, а? Может, чаю тебе сделать, ну? Или вот, на, хочешь конфетку? — я совсем растерялся. — Прости! Ну хочешь, я сто раз перед тобой извинюсь? Прости меня, пожалуйста, Василек…

Василиса подняла свои мокрые от слез ресницы. Тихо вымолвила:

— Ваня, я… просто… — и, обняв меня, словно батюшку родного, разрыдалась еще пуще. Сердце мое сжалось и заныло, и теперь мы рыдали уже вместе…

— Опять эта сладкая парочка… — чуть слышно пробормотал проснувшийся Волк и вслух добавил: — Эй, ревы-коровы! Кто будет кукурузные хлопья?

— Я! — в один голос всхлипнули мы с Васей и, словно дети, перестав плакать, потянулись к лакомству.

Да… даже взрослым людям до Взрослых — еще расти и расти. Хлебать и хлебать киселя.

На очередной границе таможня проверила паспорта и пропустила нас дальше (то есть, мы, конечно, продолжали ехать на поезде). Утро следующего дня "обрадовало" меня затянутым тучами небом и непрестанно моросящим осенним дождиком. Я решил проветриться, пока Василиса и Волк спят. Подошел к спящей царевне, аккуратно, так, чтобы та не проснулась, подоткнул ей одеяло, укрыл ее получше: в вагоне гулял едва ощутимый сквозняк, — полюбовался этой мирной, уютной, забивающей напрочь все мысли о героизме и Кощее картиной и отошел в конец вагона, к "титану"-водонагревателю, где было открытое окно. Высунулся туда — дождь уже прошел. И я минут двадцать стоял, наслаждаясь потоками воздуха, бьющими в лицо. Потом зазвонил мобильный, я поспешно снял трубку:

— Алло. Я слушаю.

— Иван? — недоверчиво пробубнила трубка. — Это я, царь. Новости есть? Почему не звонишь?

— Да времени нет, — ответил я, неохотно облокотившись на стенку. — Перешли границу Руси, сейчас уже пересекли границу царства Фрицева, скоро будем в Берлине… часа через два.

— Вы? Ах, ну да, там же еще вроде с тобой Серый Волк…

Интересно, откуда он это знает. Я запоздало понял, что чуть не пропалил Васю и уж точно пропалил Волка, и нервно сглотнул, поспешив перевести тему:

— А у вас что?

— Да ничего. Кощей заявил, что жениться хочет.

— ЧЕГО?! — вытаращился я. — Какой козел его по голове поленом стукнул?! Война на носу, а ему жениться.

— Ну, у террориста есть, возможно, свои на то причины, — рассудил Горох. — Свои подводные течения. Что-нибудь узнали о ковре?

— Да ровным счетом ничего. Даже рэкетиры, и те ничего не знают о похищении.

— А Василиса, между прочим, так и не нашлась, — пожаловался царь. — "Такая-сякая, сбежала из дворца. Такая-сякая, расстроила отца". Слушай, а может, Кощей ее похитил?

Я невольно представил себя в роли Кощея, который, как Шапокляк — зонтик, несет под мышкой краденую царевну, воровато оглядываясь и двигаясь перебежками, от дерева к дереву, и, не удержавшись, прыснул.