Александр Бруссуев - Не от мира сего

— Убивать будут позднее, — ответила девушка и снова покачнулась. Казалось, она опьянела. Ее глаза уже не смотрели на гостя, веки пытались сомкнуться. Илейко одним глотком докончил содержимое кубка, подхватил ее и опустил на подушки. Теперь качнуло его.

Надо было выходить на свежий воздух, проветрить голову. Расплачиваться за вино вроде бы было не с кем, оставлять деньги просто так без присмотра рука не подымалась. Он пробормотал: "Спасибо этому дому", и откинул полог на улицу.

Место оказалось совсем незнакомым, что не удивительно: он знал только коновязь с Заразой, а больше ничего. Спросить у кого, как пройти — нельзя. Опять примут не за того, порежут по устоявшимся здесь обычаям. А резаться не хочется. В крайнем случае, в кости. Но он никогда не играл ни в кости, ни в грюхи — ни во что азартное. В Кеми — все играют. А ливы не умеют. Потому что игра — это обман. Азарт — это болезнь. Кто обманывает — тот врет. Всех врунов надо давить, как котов. Зачем же котов-то? Они великолепно урчат. Успокаивают, и хочется спать.

Илейко осознал, что в голове совершеннейший туман. А все оттого, что безумно хочется спать. Хоть прямо здесь, посреди улицы. Но валяться под забором нельзя: оберут до нитки. Под ногами у Заразы можно — она защитит. А вот идут те, кто сейчас потребуют объясниться: кто, откуда, почему?

Небольшой отряд стражников, вооруженных какими-то кривыми палашами направлялся явно не мимо. Сомнений быть не может, потому что выбежавший вперед чиганенок показывает на него своим грязным пальцем. Чиганы не могут жить в мире, потому что их собственный мир — другой. Как бы долго они не жили среди людей, все равно будут воровать у них, грабить и убивать. А еще варить из людей суп и скармливать кости собакам. В Индии, говорят, всех уже поубивали. И съели. Теперь к нам ломятся. Почему стражники слушаются этого чиганенка? Может быть, это взрослый чиган, только мерзкий карлик? И девушка с противным смехом — тоже чиганка. Нельзя им верить, нельзя их жалеть. Их надо гнать. Но они ходят вместе со стражниками. Тогда гнать надо себя.

Илейко повернулся прочь от важно приближающихся стражников и ускорил свой шаг. Точнее, он попытался это сделать, но потерял равновесие и упал на одно колено.

Красавица-чиганка уснула, теперь уснет он. Вино сделано из сон-травы, каким всех богатырей потчуют в сказках. Вкусное вино, следует признаться. Только пить его нельзя. Разве что за компанию. Но не было у него компании. Та, что смеялась гадким смехом, хотела суп из него сварить и потом съесть вместе с табором и собаками. Но собак он всех повыбрасывал в пропасть. Так что есть некому.

Овраг! Надо идти к оврагу! Илейко потряс головой и двинулся по дороге под уклон. Овраг там, где низко. По нему он дойдет до коновязи. Но кто-то схватил его за плечо.

Лив обернулся и увидел шевелящиеся губы одного из стражников. А рядом стоял чиганенок и радостно скалился. Он смеялся над ним, он радовался обману. Такой маленький, а уже гад.

Илейко сдернул с себя чужую руку, да так, что ее хозяин взмахнул ногами и упал на спину. Лив встал одной ногой ему на живот и постарался эту руку, которую еще сжимал, оторвать. Пальцы соскользнули и вырвали рукав. Ну и ладно, тоже пригодится.

Чиганенок изменился в лице, а когда Илейко щелкнул его по носу чужим рукавом, завалился на спину и, по устоявшейся привычке, изобразил падучую: заколотил ногами и стал выдавливать из себя пену. Сбоку люди тоже зашевелились, выхватывая свои палаши. Они открывали свои рты, отчего стали похожи на вытащенных на воздух рыб: такой же рот бубликом и те же удивленные глаза.

Илейко крутанулся в приседе, будто в танце, и не упал от этого. Упал ближайший стражник, зацепленный ногой, выпустив свой палаш. Лив его подхватил и плашмя ударил лежавшего — тот сразу притих, прекратив дрыгаться.

Оставшиеся двое стражников попятились, не решаясь напасть. Они помнили, что самое важное на этом свете — это жизни. Причем их собственные, а также прочих стражей. Никто не может на них покуситься. Двое их товарищей лежали явно не в себе: у одного — вывихнута рука, другой — вообще без чувств. Да еще чиганенок пятками выбивает лунки в грязи. А этот норманн — хоть бы хны. Качается, как былинка на ветру, мутными глазами вертит, но не падает. А так все хорошо начиналось! Опоили, обобрали, упаковали — и дело в шляпе. Все довольны, всем хорошо. Имелось в виду — стражникам и чиганам.

Илейко потерял из фокуса своего зрения двух замерших в нерешительности противников. Те не шевелились, поэтому слились для него с окружающим миром, расплывчатым и не опознаваемым. Он отбросил палаш в сторону и пошел вниз по склону. Там где-то должен был быть овраг, там он найдет дорогу к коновязи, там Зараза не даст его в обиду.

13. Крепость Кемь

Вода, омывшая лицо, как таковой не воспринималась до поры, пока не затекла с груди под мышки, и от этого сделалось щекотно. Потом раздались чьи-то голоса, хотя, они были всегда, только раньше лишенные всякого смысла. Как прибой на Ладоге: слышен лишь тогда, когда на него начинаешь обращать внимание.

— Что заснуть не в состоянии, что проснуться, — сказал кто-то.

— Пятки прижечь, опамятуется в момент, — добавил другой голос.

Илейко пошевелил пальцами на ногах, внутренне вздохнул и попытался открыть глаза. На удивление это было очень трудно сделать. Он покрутил глазными яблоками вправо-влево, но веки упрямо не желали подыматься.

Чья-то рука довольно бесцеремонно похлопала по щекам. Это было неприятно, даже более того — противно: неизвестно где означенная рука до этого хранилась. Илейко от отвращения открыл глаза и ничего не увидел. Только высокий потолок из бруса над собой, и пляску теней от горящих лучин. Почему-то сразу определилось время суток: почти полночь. Он осторожно повращал кулаками и ступнями, определив, что одет в браслеты. Это его совсем не удивило. Вот если бы браслеты были, как на танцовщицах, или той подлой чиганке, опоившей его сон-травой, то можно было бы поломать голову в совершеннейшем смущении. А так — ничего особого, браслеты типа кандалов.

Последнее, что лив помнил — было желание спуститься в овраг. Только с какой целью — пес его знает. Вообще, как-то все неправильно. Во рту сухость, в голове — раскаянье, в душе — беспокойство. Зараза! Точно, он же к ней шел — стоит, привязанная у коновязи, никто воды не нальет, овсом не поделится. Надо выбираться. Откуда?

Илейко покрутил головой, обнаружив себя на достаточно низком столе, причем, ноги у него целиком на это стол не вместились — ступни и лодыжки висели в воздухе, что причиняло определенное неудобство. То, что его ложе невысокое, исходило из роста двух человек, стоящих поблизости: каждому из них стол был по колено. Конечно, может быть, ноги у них, как ходули у скоморохов, но это вряд ли.

Люди были черные, и даже не потому, что ночь, а вот такое ощущение складывалось. Одетые в одинаковые подпоясанные черные рубахи, заросшие по самые глаза ухоженными бородами, один был плешив, другой — обладал гривой волнистых русых волос. Черными их делали глаза, точнее — одинаковое их выражение, карих и выпученных. Почему-то казалось, что даже если они будут ртом улыбаться, то очи их останутся по-прежнему суровыми и даже неистовыми. "Два с ларца, одинаковых с лица", — подумал лив.

Обнаружив, что лежащий пленник приходит в себя, двое начали переговариваться, причем не по-ливонски. Илейко вслушивался и не понимал: "Кыш мышь, бак балибак, шандер мандер, кислый круг".

— Под кого подделываешься? — вдруг сказал плешивый.

— Действительно, под кого? — добавил волосатый.

Илейко пожал плечами: пес его знает, под кого он подделывается, сам еще не понял.

— Хватит дурака валять, — строго произнес плешивый.

— Правда — прекрати, — вставил волосатый. — У нас имеются способы развязать тебе язык.

— И будь уверен, мы не будем себя ограничивать в выборе средств.

Для начала лив прокашлялся. Но и это не помогло собрать мысли в кучу: хотелось сказать что-то жесткое, правильное, чтобы сразу стало понятно — он еще тот, а не этот. И молчать было неправильным, и сказать — нечего.

— Я тут мимо шел, — наконец ему удалось разлепить свои губы. Получилось гениально. Сразу все стало на свои места.

— Нет, не понимает, как он попал, — сказал один другому.

— Может, объяснить?

Илейко заподозрил, что объяснять будут не словами и даже не жестами. Оставалось рвать цепи, этих двоих тоже рвать, а потом рвать когти. План был не совсем хорош по нескольким причинам. Во-первых, не было у него еще практики с цепями — хотелось верить, что справится, потому что в каждой, даже самой прочной цепи есть свое слабое звено. Но вот одна неувязочка: порвется она где-нибудь на расстоянии нескольких локтей от ноги или руки, бегай потом, обвязанный ею вокруг шеи, громыхай на всю округу. Во-вторых, не имея понятия, где он находится, можно опять попасть в неприятность, как давеча днем. В-третьих, не факт, что кроме этих двоих больше никого нет. Как бы ни велика была жажда свободы, а количество жертв, которых можно принести на ее алтарь тоже весьма ограниченно. Предсказания — вещь ненадежная. В бою не убьют, свалится в бессилии и помрет. Силы не безграничны, в этом он тоже успел убедиться.