Старый, но крепкий 2 - Макс Крынов

Глава 12

Я зашептал слова заклинания, так быстро, как только мог. Роган не стал спрашивать «а что это ты делаешь?». Уже через мгновение здоровяк рванул ко мне, но не успевал.

Я произнёс последние слоги заклинания, прыгая в сторону. Едва я успел приземлиться на живот прямо в пыльный грязный угол тупика, время застыло.

Заклинание активировалось. Передо мной развернулись навыки. Мельком просмотрел их, я не нашел ничего, что смогло бы спасти мою жизнь.

Я сосредоточился сильнее, и вместо того, чтобы выбрать услужливо предложенные системой навыки, потянулся глубже — к воспоминаниям Рогана. Сделал то, что мне предлагало заклинание, когда меня подкараулили Асура с друзьями. Дотянулся до памяти, клубящейся бесформенным туманом над головой Рогана. И я ныряю в этот туман с головой.

Воспоминания хлынули на меня грязным потоком: серые улицы; драки в подворотнях; жестокие уроки от взрослых и сверстников. Образы захлестнули, и погребли под собой. Я не успел ни вдохнуть, ни выдохнуть — всё вокруг закружилось, как в водовороте и мир растворился в густой тьме.

Следующее, что я почувствовал — острый, нестерпимый голод, будто кто-то ножом режет мой живот изнутри.

Я стоял босиком на холодной мостовой, и ветер пробирал меня до костей. Одежда висела клочьями — тонкая, грязная, едва прикрывающая тело. Живот урчал и требовал еды.

Я посмотрел вниз. Мои ноги, худые, грязные, с царапинами и синяками. Штаны слишком короткие — достают чуть ниже колен.

Стою у прилавка с едой. На деревянных подносах лежат булочки: золотистые, мягкие, пахнущие свежей выпечкой. Слюна наполняет рот, а желудок сжимается ещё сильнее.

Три шага. Всего три шага отделяют меня от спасения.

В голове проносится мысль: «Я украду. Пусть даже это плохо. Пусть даже кто-то увидит. Я просто не могу больше терпеть этот голод».

Шагаю вперёд. Потом ещё раз. Но прежде, чем я успел дотянуться до булочек, спину обожгло.

Я вскрикнул и выгнулся от боли, но по спине тут же прилетает новый удар. В глазах темнеет, ноги подкашиваются, я падаю на мостовую.

— Ишь чего захотел! — раздался грубый голос над моей головой. — Это ты вечно воруешь у меня еду⁈ Это ты!

Поднимаю голову и вижу перед собой старика с выпученными глазами. Костлявая рука сжимает крепкий прут.

— Я… я не… — начинаю лепетать, но слова застревают в горле.

Прут снова опускается на мою спину, заставляя меня вскрикнуть и свернуться клубком.

— Украл! Украл у меня пирожок! — закричал старик.

— Нет! — прохрипел я, пытаясь подняться на колени. — Я ничего не брал! Я только…

Но меня никто не слушал. Люди начали собираться вокруг нас, перешёптываясь и кивая в сторону старика. Кто-то выкрикнул: «Эти беспризорники совершенно распоясались! Надо звать стражников!»

Долго ждать стражу не пришлось. Двое мужчин появились из-за угла почти сразу же и подошли к старику, который тут же начал размахивать руками и заливаться жалобами:

— Этот маленький воришка украл у меня пирожок и сожрал его! И не в первый раз!

— Нет! — закричал я, вставая. — Неправда! Я ничего не брал!

— Смотрите, как он выглядит! Конечно же он голодный! Конечно же ворует!

Стражники не слушали меня, только переглянулись и рассмеялись. Один из них схватил за шиворот и встряхнул так сильно, что клацнули зубы.

— Я ничего не… — начал я снова, но удар кулаком в живот оборвал мои слова. Воздух вырвался из лёгких с хрипом, и я согнулся пополам от боли.

Они тащили меня через улицы, не обращая внимания на мои крики и протесты. Люди смотрели на нас равнодушно или с презрением. Никто не заступился за меня. Никто даже не попытался узнать правду.

Меня бросили в пустую камеру с каменными стенами и грязным полом. Дверь захлопнулась с грохотом, оставив меня одного в темноте.

Я сидел на полу, прижимая колени к груди и дрожа от холода и боли. Слёзы текли, оставляя дорожки на грязных щеках. Я рыдал, и эхо возвращало мои собственные всхлипы обратно.

Голод всё ещё терзает меня изнутри, но теперь к нему добавилась злоба — жгучая злоба на старика с его прутом, на стражников с их грубыми руками и кулаками, на весь мир, который решил раздавить меня просто потому, что мог.

Внутри меня что-то менялось.

Слабые всегда будут страдать, — подумал я сквозь слёзы. — Если ты слабый — тебя растопчут. Если ты слабый — тебя обвинят в том, чего ты не делал, и им сойдет с рук.

Я поклялся себе: если я когда-нибудь выберусь отсюда, я больше никогда не буду слабым.

Воспоминание исчезало так же быстро, как пришло. Наконец осознаю себя и рвусь из вязкого потока чужих образов, словно из болотной топи, которая засасывает всё глубже. Мне не нужны эти воспоминания, не нужно понимание того, как жизнь ломала Рогана, превращая его в монстра. Я здесь для другого. Я не хочу знать, почему он стал таким, мне плевать!

Но поток сильнее меня. Он захлёстывает, тянет вниз, и я снова проваливаюсь в его прошлое.

Тёмная улица. Роган, ещё подросток, стоит у стены, сжимая в руках украденную булку. Его взгляд мечется, дыхание сбивчивое. Парень давится, засовывая в горло сухой хлеб, жует и глотает. В его глазах уже нет страха — только злоба.

Он подрос. Ему двенадцать. Он работает на стройке за медь, таская тяжёлые камни и доски с утра до ночи. Бригадир — толстый мужчина с красным лицом — орёт на каждого работника за любую мелочь.

— Ты что, глухой⁈ Я сказал быстрее!

Роган молчит, стискивая зубы. Он чувствует, как руки трясутся от усталости и злости. В какой-то момент он роняет камень на землю, и бригадир тут же бьёт его по лицу кулаком.

— Безмозглый щенок! — кричит он. — Ты ещё за это заплатишь!

Роган падает на землю, но не отвечает. Внутри него всё кипит от злобы.

Ночь. Он стоит у дома того самого бригадира. В руке нож. Лёгкий дождь моросит с неба, стекая по его лицу вместе с каплями пота. Он ножом открывает окно, залезает в дом и поднимается наверх.

Бригадир храпит в своей постели. Роган подходит ближе, заносит нож… но останавливается. Его рука дрожит.

На мгновение он кажется себе слабым мальчишкой из прошлого.

Вместо удара ножом он срезает с ремня кошель с деньгами и уходит в ночь.

Он дерётся в таверне с пьяницей, который посмел назвать его