Ведьма и тьма - Вилар Симона

И тут Калокиру наконец повезло. Десятником береговой стражи оказался не кто иной, как Варяжко. Калокир даже просиял, увидев беловолосого парня. Да и Варяжко не стал тянуть. Калокир – побратим Святослава, объявил он самым упорным, не желавшим отдавать добычу. И повел мокрого ромея через узкую калитку за стену крепости. А ведь мог и припомнить, как когда-то гневался на него патрикий за то, что Варяжко так и не разыскал сбежавшую Малфриду.

Но привел Варяжко херсонесца не к князю – тот отдыхал, – а к Свенельду.

– А тебя разве не убили? – ошеломленно спросил в первый миг воевода.

Выглядел Свенельд исхудавшим, но стать все та же, гордая, да и кольчуга начищена, словно не в осажденном граде обходил дозорных на стенах, а на смотр явился.

– А тебя? – в ответ спросил Калокир. – Слыхивал я, что ты под Преславой пал.

– Ну, мало ли что ромеи болтают.

– Вот и я о том же.

– Тогда рассказывай, каким ветром тебя к нам занесло?

– Я князю о том скажу.

Свенельд только смотрел, хмуря расходившиеся, как крылья чайки, брови. Не доверяет. А может, и впрямь у них со Святославом свои дела. Князь и правда почивал. Ныне он редко спит, все больше в думах, в делах. И Калокира за все это время ни разу не упоминал – может, и ни к чему ему побратим-патрикий?

А пока суд да дело, Свенельд привел Калокира в отдельный покой, но угощать не стал – в городе каждый кусок хлеба на счету, а этот изможденным не выглядит. Однако небрит, волосы отросли, грязен, взгляд настороженный и ссадина на щеке. Не сравнить с тем великолепным патрикием, который очаровывал любого, с кем заговорит, будь то простые вои или воеводы, пригожие девицы или сам князь Святослав, пожелавший побрататься с заморским щеголем. Видать, и впрямь в последнее время пришлось Калокиру несладко. А кому нынче сладко? Однако они тут все, как в капкане, а херсонесец сам в капкан полез. Может, и деваться теперь ему некуда? А еще Свенельд вдруг вспомнил, как сильно любила Калокира чародейка Малфрида… Где-то она теперь?

Следующий вопрос воеводы был именно о ней, о Малфриде. Не нашел ли Калокир свою беглянку, не ведает ли, где она?

– Отчего ж, ведаю. – Хмурое лицо ромея неожиданно посветлело.

Свенельд с интересом выслушал его рассказ. Надо же! К ромеям угодила, глупая. И еще неизвестно, что бы с ней случилось, если б не Калокир. За это спасибо ему – Свенельду стало легче от новости, что чародейка ныне в безопасности.

Воевода спросил:

– А почему ж ты с ней не остался? Мог бы подождать, пока поправится, и уехать куда пожелаешь.

– Это сейчас-то?

– А когда ж еще?

Калокир смолчал. Вспомнил темные глаза ведьмы на забинтованном лице – черные, но искрящиеся… похожие на ночное небо над степью… Как тогда, когда они ехали в войске Святослава в далекую Болгарию. Они с Малфридой по ночам уходили вдвоем в степь, подальше от стана, лежали на шкурах и смотрели в эту безбрежную высь. У Малфриды и теперь были глаза, как те ночи, когда еще ни о чем не думалось, когда были только свобода и ожидание чудесного… Это и обещал Калокиру ее взгляд при прощании. Уехать бы… Но как же князь?

И Калокир, прервав молчание, так и сказал: а как же князь? Он ведь не просто повидаться прибыл, ему есть о чем поведать. Да и тут Калокир может пригодиться, воин он не из последних. А русов под стенами Доростола немало полегло.

Суровое лицо воеводы смягчилось.

– Ладно, идем со мной, – произнес он, вынимая из кольца в стене факел. – Если вести есть, думаю, князю о том знать надобно.

Святослав спал не в дворцовых покоях, а на открытой верхней галерее, на брошенных на плиты овчинах. Лежал, раскинувшись, слегка похрапывал. Даже когда Свенельд потряс его за плечо, очнулся не сразу.

– Что? – рявкнул Святослав, вскакивая и отбрасывая упавшую на глаза длинную светлую прядь. Синие глаза глядели тревожно. В этом весь князь: спит как убитый, а спустя миг – сна ни в одном глазу.

– Калокир?

Он сразу же обнял побратима. А Калокир так растрогался, что едва сдержал слезы. Его ждали! Изгнанника, беглеца, предателя своей родины… Но теперь его родина здесь!

– Княже, если выслушаешь, есть у меня вести.

Они проговорили до утра. Святослава интересовало все: и как вышло, что сорвалась затея Калокира поднять мятеж в Византии, и почему не удалось сорвать наступление Цимисхия на Болгарию, и как сам Калокир оказался тут. Калокир рассказывал, не в силах поднять на Святослава глаза. Ах, если бы у него все удалось! Святослав на него надеялся, верил своему ромею, когда тот убеждал его, что сможет отвлечь Цимисхия в Малую Азию, – ведь надеялся, что в самой империи начнется восстание, так как многие не пожелают терпеть власть узурпатора в Константинополе.

– Увы, княже, Цимисхий оказался не столь немощен, как я полагал. И выступил он только тогда, когда смог обеспечить тыл, заключив со своими врагами-арабами мир и договорившись с Оттоном Германским. И войско у него немалое, Цимисхий щедро платил, чтобы его отряды пополнялись рекрутами-стратиотами, которых сгоняли со всех земель империи. Болгарию он уже подмял, только комитопулы западных земель ему не подвластны, но и они затаились, сидят, не смея проявлять непокорство. Узнал я и горькую для тебя весть: портовые города Болгарии уже отправили к Цимисхию гонцов с изъявлениями верности, открыли ворота его отрядам и наместникам. Увы, теперь в Болгарии тебя никто не поддержит, все устали от войны, людям все равно, кто победит, только бы настал мир. И если одолеет Цимисхий… о тебе тут никто горевать не станет. У базилевса и мощный флот, и в войсках более шестидесяти тысяч воинов…

– Сколько? – переспросил Святослав. И задумался – у него было немногим более двадцати, да и из тех уже немало полегло в боях за Доростол.

– Может, попытаться вступить в переговоры с императором? – негромко спросил Калокир. – Заключишь мировую, уйдешь из Болгарии… до лучших времен, – поспешил он добавить, видя, как заходили желваки на щеках князя.

А затем сказал то, что велела ему передать Малфрида: дескать, она знает, что не Цимисхий опасен Святославу, а печенежский хан Куря.

– Да где теперь тот Куря! – отмахнулся князь. – Чего его опасаться? Орда Кури поредела в боях, а на Русь он ныне напасть не посмеет, зная, что я оставил там воинство во главе с воеводой Претичем. Так что не о печенегах мне теперь надобно думать, а о том, как доказать Цимисхию, что не тот перед ним враг, которого толпой гоплитов и катафрактариев напугать можно. И если я пойду на переговоры, то на своих условиях! Болгария – мои владения, и воевать с ним я перестану только в том случае, если он уберется восвояси. Но пойдет ли на это Цимисхий? Вот то-то же!

– Святослав, может, ты ждешь подмоги? – осмелился спросить Калокир.

Князь отрицательно покачал головой. Откуда? Русь далека, да и не стоит забывать, что и в прошлый раз Святослав не сразу сумел собрать новую дружину. Союзники-венгры тоже не придут – выгоды им нет, да и полегло их немало, чтобы снова рисковать, сражаясь за чужого князя. Печенеги… Куря и пальцем не пошевелит.

Помолчали. Князь сидел на парапете, обхватив колени в широких штанах, смотрел, как светлеет небо за стенами Доростола. Сказал через время:

– Ох, ромей, не нашего ты роду-племени, потому и не понимаешь того, что знают все мои воины. Почему они за меня до последнего стоять готовы? Потому что верят: их князь – любимец Перуна Громовержца, посылающего удачу смелым. А я его главный воин, верховный жрец. Перун помогает мне. Даже в недавних сечах, когда базилевс бросил на меня всю свою силу, мы хоть и отступили, но и его христиан посекли немало. Зная это, воины с Руси по-прежнему верят, что милость Перуна все еще со мной.

Калокир обдумывал слова побратима. Он хорошо изучил русов, понимал, что значит для них война и удача в ней. Это то, во что они верили, что давало им силу, поднимало в собственных глазах. До сих пор под предводительством удачливого князя они побеждали все соседние народы, поэтому испытывали гордость. И многие предпочитали погибнуть, чем лишиться славы первых в бою. С ними был их князь! И пока вои верят в него, он может на них полагаться. Слава для этих людей важнее жизни! Гибель на поле брани делает их свободными, они идут к своим богам как герои. Именно поэтому они и их князь, даже зная, какая сила надвигается с юга, не пожелали покинуть уже завоеванную страну, решили сражаться до последнего. И верили, что их невозможно победить!