Бен Ааронович - Реки Лондона

Ни одно упоминание о выходцах, попадавшееся мне на глаза, не давало точной информации о том, как и почему обычный призрак приобретает способность вытягивать магическую энергию из других призраков. Теория о сущности призраков, на которую опирался я, гласила, что они представляют собой копии характеров когда-то живших людей. И эти копии каким-то образом сублимировались в магический остаток, оседающий на материальных телах. Этот остаток и есть вестигий. Я полагал, что призраки со временем истончаются — как стирается и портится магнитофонная пленка. Если только их импульс не подпитывается магической энергией извне. Вот откуда стремление высасывать ее из других призраков.

На станции «Уоррен-стрит» в наш вагон зашел пьяница, которому хотелось поразглагольствовать. Начал он с пары коротких фраз, однако к «Юстону» уже разошелся вовсю. Но тут мое внимание отвлекла молодая женщина в розовом топе с невероятно глубоким вырезом. Я и не знал, что такие бывают. Она прислонилась к стеклянной перегородке напротив меня. Я поспешно отвел глаза, пока наши взгляды не встретились, и сфокусировался на ближайшем рекламном плакате. Спиной почувствовал, как парень в голубом пиджаке переступил с ноги на ногу, и понял, что он тоже ищет, на что бы перевести взгляд.

В мой укромный уголок, пошатываясь, вписался белый парень с дредами. За ним тянулся легкий шлейф запахов — пачули, табак и марихуана. Женщина в розовом топе неуверенно пододвинулась ближе ко мне — очевидно, решила выбрать меньшее из зол.

— Псы, грязные псы! — доносился откуда-то с другого конца вагона голос пьяного оратора. — Псы заполонили страну!

Под этот аккомпанемент наш веселый поезд поехал дальше.

Выходцы, несомненно, встречаются крайне редко — иначе они пожрали бы уже всех призраков. Эта мысль снова заставила меня задуматься: в чем же причина появления духа-выходца? Может быть, в психологическом состоянии человека в момент гибели? Смерть Генри Пайка была бессмысленна и несправедлива даже по отнюдь не строгим меркам восемнадцатого века. Но все равно даже его ненависть к Чарльзу Маклину и жгучее разочарование из-за плохо сложившейся актерской карьеры были недостаточной мотивацией для того, чтобы заставить несчастного Брендона Коппертауна убить дубинкой собственную жену.

— А был-то, мать его, настоящий рай! — не унимался пьяный. Он, конечно, вряд ли имел в виду Кемден, который, несмотря на свой рынок, претендовал разве что на убогий блеск богемы.

На станции «Кемден» Северная ветка разделяется на ветки Эджвейр и Хай-Барнет. Здесь много народу вышло из вагона и еще больше вошло. Мы все еще чуть-чуть уплотнились. Теперь я смотрел сверху прямо на макушку женщины в розовом. Ее волосы были светлыми у корней, и в них виднелись чешуйки перхоти. Мужчину в голубом пиджаке пихнули в бок, и я теперь был зажат между ними возле межвагонной двери. Мы все трое неловко ерзали, пытаясь встать так, чтобы никто никому не утыкался носом в подмышку — потому что это просто неудобно. Только этим объяснялось отсутствие стремления к зрительному контакту.

Пьяница громко поприветствовал вошедших в вагон.

— Чем больше народу, тем веселее! — воскликнул он. — Может, вообще весь белый свет, мать его, сюда соберем?

Запах от парня с дредами стал сильнее, к нему примешалась вонь мочи и кала. Интересно, подумал я, когда он в последний раз стирал свои псевдоармейские штаны?

Едва отъехав от станции «Кемден-Таун», поезд вдруг остановился. Пассажиры машинально заворчали, особенно когда свет ламп резко потускнел. Я расслышал на другом конце вагона чье-то хихиканье.

Что-то еще должно было владеть Генри Пайком, подумал я. Что-то гораздо хуже жажды мести за загубленную карьеру.

— Конечно, должно! — прокричал вдруг пьяный оратор. — И это что-то — я!

Я вывернул шею, чтобы разглядеть его, но обзор загораживал парень с дредами. На лице у него застыло выражение тупого самодовольства. Сильнее запахло дерьмом, и я понял, что он только что облегчился прямо в штаны. Поймав мой взгляд, он улыбнулся широкой довольной улыбкой.

— Кто ты такой? — прокричал я. И принялся было проталкиваться прочь из своего угла, но женщина в розовом топе, резко качнувшись назад, притиснула меня к стене. Свет потускнел еще сильнее, и возмущенное ворчание пассажиров было уже отнюдь не машинальным.

— Я адское пойло, — воскликнул в ответ пьяница, — я море джина, я источник веселящих напитков! Я последователь Капитана Свинга,[57] Уота Тайлера[58] и Освальда Мосли.[59] Я тот, кто ухмыляется вам из окна двухколесного кэба. Я тот, кто заставил Диккенса мечтать об уединенной жизни за городом, и тот, кого так боятся ваши мастера.

Я попытался оттолкнуть от себя женщину в розовом, но руки вдруг стали невероятно тяжелыми и непослушными, словно в кошмарном сне. Она принялась тереться об меня. В вагоне стало невыносимо жарко, я начал потеть. Чья-то рука вдруг схватила меня за задницу и сильно сжала — это оказался парень в голубом пиджаке. Я был в таком шоке, что просто прирос к месту. Глянул ему в лицо — он смотрел прямо вперед с обычным скучающим выражением человека, который часто ездит в метро. Музыка у него в наушниках зазвучала громче и противнее.

От запаха дерьма горло сжало рвотным спазмом. Я оттолкнул женщину в розовом, и обзор открылся. Стало наконец видно того пьяницу, что кричал, — у него было лицо Панча.

Мужик в пиджаке отпустил мой зад и попытался засунуть руку мне в джинсы. Женщина в розовом энергично терлась бедрами о мой пах.

— Ну и как же тут жить молодому человеку? — завопил Панч.

Белый парень с дредами повернулся ко мне и медленно, задумчиво ткнул меня указательным пальцем в лицо.

— Тык, — сказал он и захихикал. Потом ткнул снова.

Есть грань, перейдя которую человек просто слетает с катушек и срывается на всех и вся вокруг. Некоторые всю жизнь живут на этой грани, и большинство из них заканчивает свои дни в тюрьме. Многих, а особенно женщин, доводят до такого состояния на протяжении многих лет, и в один прекрасный день они, не в силах больше терпеть, мстят обидчику так, что он идет требовать защиты в суде.

Вот и я сейчас оказался у этой грани и чувствовал, как во мне вскипает праведный гнев. Вот бы сейчас пойти вразнос, плюнув на обстоятельства! Мы, черт возьми, не просим слишком многого — просто иногда хочется, чтобы гребаное мироздание таки прислушалось к нам!

И тут я понял, в чем тут дело.

Мистер Панч — дух бунтов и скандалов — всегда делает то, чего требует ситуация. Это он руководил действиями Генри Пайка, и он же сейчас влез мне в мозг.

— Я все понял, — сказал я. — Генри Пайк, Брендон Коппертаун, курьер на велосипеде, весь этот разгром и насилие — но ведь таковы все жители большого города, не так ли, мистер Панч? И каков же процент лондонцев, впустивших вас в свое сознание? Держу пари, он ниже плинтуса, так что идите-ка вы на хрен, мистер Панч, а я пойду домой спать.

И в тот же миг я понял, что поезд снова тронулся, а лампы светят по-прежнему ярко. Парень в голубом пиджаке не держал руку у меня в штанах. Шумный пьяница ехал молча. И все вокруг старательно отводили от меня глаза.

Я вышел на следующей же станции. Это оказался «Кентиш-Таун». К счастью, мне сюда и надо было.

С сентября сорок четвертого года по март сорок пятого известный нацистский шутник Вернер фон Браун[60] направлял свои ракеты «фау-два» на звезды в небе, но вместо этого, как в песне поется, они попадали почему-то в Лондон. Когда мой отец был ребенком, в городе там и тут виднелись следы бомбежек. В ровных линиях улиц на месте разрушенных жилых домов зияли бреши и чернели завалы обломков. В послевоенные годы их постепенно разобрали, и вместо уничтоженных строений появились новые — жуткие архитектурные извращения. Отец любил утверждать, что то архитектурное извращение, в котором вырос я, стоит как раз на месте воронки от «фау-два». Но я думаю, что это была обычная яма от нескольких снарядов, сброшенных стандартным бомбардировщиком.

В любом случае, что бы ни проделало брешь длиной в двести метров в ряде домов на Лейтон-роуд, послевоенные проектировщики отнюдь не собирались упускать такую прекрасную возможность для создания архитектурных извращений. Построенные в пятидесятые годы многоквартирные дома комплекса «Пекуотер-Эстейт» имеют шесть этажей, прямоугольную форму и состоят (очевидно, вследствие некоего безумного эстетического порыва) из грязно-серых блоков, которые жутко изнашиваются от воздействия окружающей среды. Вот почему, когда Закон о чистом воздухе[61] положил конец знаменитому лондонскому смогу и старые здания начали подвергать пескоструйной очистке, «Пекуотер-Эстейт» стал выглядеть еще непригляднее, чем раньше.