"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич

– Если уж по рукам ударили, так вещь продана, и денег я не верну, – говорит музыкант. – А спрашивать можешь где угодно, – никто тебя за месяц музыке не научит.

Пробовал я с ним рядиться, однако меня быстренько из таверны на улицу выперли. «Ладно же, – думаю. – На одну неудачу нечего смотреть». Спрятал купленную флейту за пазуху и отправился к другой таверне.

Долго я так ходил, много с кем разговаривал, пару раз даже бит бывал, но только все зря – никто не брался меня музыке научить быстрее, чем за год. Пробовал я и на флейте от скуки дудеть, да только мало что получалось. Скоро уж и месяцу конец. Общественные деньги я порядком поиздержал, а ничего не добился. И тут один человек сообщил мне, что на лугах за городом встали табором цыгане. Они, мол, в музыке больше прочих понимают, и надо бы у них тоже о моем деле спросить. Мне-то терять нечего – пошел. «Посмотрю, – думаю, – что это за цыгане такие».

Вышел за город, добрался до лугов и вижу: много там разноцветных повозок стоит, а вокруг снуют чернявые люди в ярких одежках. Подобрался ближе. Эти самые цыгане, как меня увидели, сразу собрались вокруг, лопочут чего-то, смеются. Я спрашиваю:

– Нельзя ли у вас музыке выучиться?

– Конечно, можно, дорогой! – отвечают цыгане. – На чем ты играть хочешь? У нас много разных инструментов. Купи, к примеру, вот эту гитару – на ней быстро научишься. У тебя пальцы тонкие – как раз для этого дела подходящие.

Однако ж я к тому времени уже был опытный.

– Э нет! – говорю. – Ничего я покупать не стану, пока играть не научусь. А времени для этого у меня только три дня.

Перестали цыгане улыбаться.

– Тогда, – говорит один из них, – тебе надо к нашей синьоре идти. Если она захочет, может быть, что-то для тебя и сделает, а нет – так нет.

Повели они меня к какому-то потрепанному шатру, затолкали внутрь, а там сидит женщина, каких я раньше и представить себе не мог. Размерами она такова, что если ее разобрать, то можно семерых, как я, сделать, да еще фунтов десять сала останется. Усы у нее густые – иной мужик позавидовал бы. А запах от цыганки идет такой, как будто бочку уксуса пролили.

Я, конечно, замялся сначала, но потом все же свое дело кое-как изложил. Цыганка расхохоталась, как ворона, и говорит:

– В таком разе, ленивый музыкант, могу предложить тебе райскую тренькалку. Это хитрый механизм, привезенный из дальних земель, и на нем можно играть сразу, безо всякого учения, если, конечно, не побоишься иметь с ним дело.

А откуда б я знал в ту пору, чего следует бояться, а чего нет?

– Давай, – говорю, – свой механизм, но учти, что платить за него не буду, пока играть не смогу.

Достала цыганка некий ящик, не большой, но и не маленький. Сбоку у ящика приделана ручка навроде колодезного ворота.

– Вот, – говорит она. – Крути эту ручку потихоньку от себя – и всех делов.

Взял я коробку, попробовал – действительно, что-то тенькает.

– Да ты ровнее крути! Плавнее! – командует цыганка и хохочет.

Стал я крутить ровнее, и образовалась кое-какая музыка, будто бы что-то внутри у ящика за лески задевает, и они в лад тренькают: там-та-да-да-там, там-та-да-да-там.

– То-то же! – говорит цыганка. – Через денек-другой приноровишься, и совсем ладно получится.

– Что же ты, тетенька, хочешь за этот механизм? – спрашиваю, а сам думаю, что денег на диковину наверняка не хватит.

А цыганка называет цену как раз вровень с тем, сколько у меня монет осталось. Расплатился я, взял тренькалку под мышку и хотел уж уходить, но тут цыганка меня остановила:

– Еще одно не сказала. Ты от себя-то ручку крути, сколько вздумается, а на себя – не пробуй, пока не придет самый крайний случай.

Я в растерянности был, а потому и не спросил, что же это за случай такой и что произойдет, если ручку крутить на себя. Вышел из шатра, а цыгане ко мне уж и не подходят, даже будто в сторону шарахаются.

Поспешил я в город и стал поджидать на пристани корабль Хемберменбера, привыкая заодно на тренькалке играть. В общем, за два дня я с этим инструментом вполне освоился. Плохо только, что ни денег, ни запасов у меня не осталось. Так и приходилось ночевать на улице и голодом голодать. Но, слава богу, в положенное время прибыл наш корабль.

Артельный старшина тренькалку послушал и остался доволен, а после отправился на пристань, встретил там бывшего женишка Селии и стал с ним о чем-то беседовать. Я же к тому времени приналег на припасы, чтобы три голодных дня отожрать обратно. Возвратился Хемберменбер и сообщил, что лучшая цена на хлеб как была в этих местах, так и осталась, а потому за муку он уже рассчитался и теперь надо ее на борт грузить. Я прикинулся спящим, чтобы меня кули таскать не заставили, да незаметно и вправду заснул. Проснулся же, только когда мужики с работой управились и корабль от пристани отчалил.

Добрались мы до Нового города. Народ нашему прибытию обрадовался. Все на причал вышли, шапками машут. Я тренькалку показываю и кричу, чтобы не волновались: поручение, мол, выполнено! Будет теперь музыка! Но на меня никто и не смотрит. Все лезут к Хемберменберу и спрашивают: много ли привез муки?

Оказалось, весь город уже три недели без хлеба сидит. Оно и понятно, что тут не до музыки.

Я первым делом поспешил к матушке, чтобы выяснить, не наблудила ли жена за время моей отлучки, но, кажется, ничего такого не произошло. Я успокоился и пошел Бешеному Жумсу тренькалку показать. Жумс послушал, обрадовался и сказал, что для балланд эта музыка вполне подходит. Надо только теперь наловчиться, как ему читать и как мне крутить, чтобы друг под друга подстраиваться. Ну, день и другой мы так вот упражнялись, и, надо сказать, за это время я как-то лучше стал его стихи понимать, а кое-какие мне даже понравились.

Папаша Хемберменбер меж тем ходил по городу и хвастал, что он-де при общей дороговизне умудрился столько муки купить, что ее теперь до следующей осени хватит. В общем, все хорошо складывалось. Люди караваи пекли, а мы с Жумсом готовились к воскресному представлению, чтобы перед походом к графу опробовать тренькалку на знакомой публике. Вот только в городе начали твориться странные дела.

Поначалу вроде бы ничего особенного: ну, одному живот схватит, ну, другого пронесет. Честно говоря, меня и самого нет-нет да и прослабляло. Некоторые жаловались: мол, шкуру жечь начало и в пот бросает. Потом те девицы-перестарки, что были Жумса главными поклонницами, вдруг бредить стали и чертей ловить на ровном месте. У одной старухи ни с того ни с сего рука почернела, а следом – и у другой. Кое у кого зловонные гнойники открылись. Стали подозревать, что здесь какая-то порча.

Народ в городе приуныл, да и мне эти события не понравились. Думаю: и без того у меня здоровье слабое, а если еще и порча прицепится, то можно Богу душу отдать. С такими мыслями хотел я идти к Жумсу, звать его поскорее в дорогу к графу, пока не поздно, но тут он сам как раз к обеду приходит, весь растревоженный.

– Вот! – говорит Жумс и достает из кармана пригоршню муки. – Попробуй-ка! Не чувствуешь, будто погребом отдает?

Я попробовал, а за мной следом – и матушка с женой.

– Черт его знает, – отвечаем. – Может быть, и отдает, а может, и нет.

– Точно отдает, не сомневайтесь! – говорит Жумс. – Это потому, что мука зараженная. От этого и порча началась. У нас на каторге такой же случай был, когда торгаши-мошенники привезли дрянное зерно. Завтра как раз воскресенье – вот и объявлю народу, чтобы хлеб этот не ели, а муку выбросили в реку!

– Ты в уме ли?! – всполошилась матушка. – Город перед зимой без хлеба оставить хочешь?! Что мы жрать-то станем? Да и не бывает порчи от хлеба, потому что он, как и вино, происходит от Господа.

– Я побольше вашего повидал и знаю, что бывает, а что нет, – отвечает Жумс. – Лучше уж поголодать, чем на тот свет отправиться!

В общем, вышел между ними спор, и переспорить никто не может. Я слушаю и сомневаюсь: вроде бы и Жумс дело говорит, а вроде бы и матушка права. Главное – непонятно, есть теперь хлеб или же не стоит? Селия – та сразу корку в сторону отложила, а я жую и думаю: кажется, вкусно, а вроде и погребом отдает. Решил покамест доесть, что начал, а уж завтра народ небось разберется, как дальше быть.