Убийство в приграничном замке - Волковский Андрей

Она уселась за стол и, подперев подбородок руками, уставилась на Ника.

Тот задумался, отложил еду и некоторое время глядел в стол, собираясь с мыслями, потом поднял голову и сказал:

– Наверное, в этом и смысл: если друзьям с тебя польза, то стоит человек доброго слова. А если чужакам вред, то так им и надо. Рейнард своего друга предал, так что никаких ему добрых слов.

– Ну вот! – обрадовалась Хахад. – Я ж говорю: с тебя друзьям всяко польза есть!

Она улыбнулась Скаю и Питу, и те закивали: мол, конечно, есть, само собой, как не быть?

Хахад предложила остаться у нее, пока дождь не закончится, так что в дорогу они собрались лишь через пару свечек.

Когда Пит вышел готовить повозку, Ник собрался выйти с ним, но знахарка сказала:

– Погоди, мне с тобой поговорить надо. А ты, – она обратилась к Скаю, – сходи помоги приятелю, ладно?

Скай про себя хмыкнул, но спорить не стал: вот что это такое, а? Никакого почтения к «его мажеству»! А так-то размяться перед долгим-предолгим сидением в повозке он и сам собирался. Волшебник посмотрел на помощника: Ник выглядел настороженным, но не испуганным. Интересно, что же такое Хахад собирается сказать ему наедине? Обсудить травнические секреты, которые никогда-никогда не должны достичь ушей людей, далеких от сокровенных таинств травнического братства? Скай кивнул знахарке и вышел.

Когда Хахад сказала, что хочет поговорить с ним наедине, Ник на целый вдох успел испугаться. Но уже на выдохе сообразил, что раз она выставила Ская, то разглашать его, Ника, секреты не намерена. По крайней мере, не сразу.

– Я тебя вспомнила! – улыбнулась знахарка, едва они остались одни. – Правда, ты тогда совсем маленький был. Вот такой.

Она подняла руку над полом примерно в рост Розалинды.

– И звали тебя тогда по-другому. – Хахад пытливо посмотрела Нику в глаза. – Ты с дедушкой был. Зэ-э-э, золотой человек! Знал о травах почти столько же, сколько я! И поесть любил, и пошутить умел. Зэ-э-э! А ты все за ним ходил серьезный такой, строгий. Ой, погоди-ка!..

Знахарка вдруг всплеснула руками и метнулась к полкам у печки. Достала оттуда мешочек и вытряхнула на стол вяленые красные ягоды.

– Вот, вялить вишню с корицей меня твой дед научил – с тех пор и балую себя. А тебе они тогда очень-очень нравились. Бери.

Ник смотрел на подсушенные вишни и молчал. Яркое воспоминание накрыло его с головой: он идет по лесной тропинке, жует терпко-вязкую, жутко вкусную вишню, в воздухе пахнет сырой после недавнего дождя землей и прелыми листьями с нотками лесной земляники и безвременника. А перед ним шагает кто-то родной и знакомый в поношенном сером плаще и высоких сапогах. У него седая голова и большой мешок, набитый травами, на спине, а посох он потерял позавчера в болоте. Это дедушка. Он останавливается, чтобы повернуться, – и воспоминание гаснет.

Оттого что он не смог увидеть дедушкино лицо, не вспомнил, какой он, его дед, Нику стало холодно и тоскливо. Будто он остался один в густом лесном тумане и не знает, куда идти и зачем. Ник попытался вздохнуть, но воздух никак не хотел ни выходить наружу, ни проникать внутрь. Он будто окаменел: ни вздохнуть, ни двинуться, ни сказать что-нибудь.

Вот только слезам почему-то ничто не мешало катиться по щекам. Ник не мог перестать плакать, и Голос, как назло, молчал, хотя мог бы парой хлестких фраз вернуть ему самообладание, что он уже не раз делал. Но нет, Ник совсем один. Даже в подвалах господина Юстиниана ему не было так горько. Тогда он боролся за жизнь – с призраком, с голодом, с собой. А сейчас даже бороться не с кем. Нет спасительной злости, за которую можно зацепиться и выплыть из темного отчаяния, которое затопило и его самого, и весь мир вокруг. И остается только плакать…

Он никак не мог вспомнить дедушкино лицо или голос. И отчетливо понимал, что никогда больше не увидит и не услышит его, что дедушка остался только в его воспоминаниях, которых толком и нет.

Что с ним случилось? Почему Ник остался один? Почему он не может вспомнить самого родного человека? Почему он – такой?

Ник все плакал и плакал, выпуская неизбывное горе, но его становилось только больше и больше.

Когда он снова обрел способность слышать, Хахад сочувственно вздыхала рядом и что-то приговаривала на своем языке. Знахарка собрала со стола вишню, и у Ника не хватило сил попросить не убирать ягоды, хотя ему очень хотелось еще чуть-чуть посмотреть на них, почувствовать их аромат, чтобы, может быть, снова хоть на мгновение поймать краешек того воспоминания.

– Бери. – Она протянула травнику мешочек с вялеными ягодами.

Ник благодарно кивнул и взял мешочек. Спрятал в поясную сумку, вздохнул и попытался утереть лицо рукавом.

– Эй, погоди-ка, тебе умыться надо.

Хахад поманила его к тазу в углу комнаты, а потом долго поливала на руки теплую воду.

Наконец Ник привел себя в порядок и хрипло спросил:

– Как меня звали?

– Вит.

Травник прислушался к ощущениям, но прозвучавшее имя так и осталось незнакомым. Тогда он собрался с силами и задал более важный вопрос:

– А дедушка… как звали моего дедушку?

– Рейник. Он просил его по-простому Ником называть.

Ник зажмурился, чтобы снова не заплакать. Нет, больше он не будет рыдать. Он спрячет эти имена и сохранит их. Может быть, когда-нибудь он сможет вспомнить что-то еще. Хотя можно ли верить своим воспоминаниям, если он и имя-то запомнил не свое? Что еще в его скудных воспоминаниях не так?..

Но, с другой стороны, он ведь сохранил в памяти не случайное имя, а то, которое по-настоящему важно. За него он цеплялся, чтобы не сойти с ума в подвалах Юстиниана. И вроде не совсем сошел.

Дедушка…

Губы у Ника задрожали, и он стиснул их изо всех сил.

– Хочешь, расскажу тебе про дедушку? – участливо спросила Хахад.

Он молча кивнул. Знахарка улыбнулась и начала:

– Когда я впервые вас увидала…

Ник беседовал с Хахад уже не меньше половины свечки. Не то чтобы Скай торопился в дорогу, но, признаться, его слегка беспокоила внезапная общительность молчаливого обычно травника.

– Как думаешь, не пора зайти и позвать Ника? – спросил он у кучера.

Тот пожал плечами:

– По мне, так выйдет, как наговорится.

– Но о чем они там разговаривают? Еще и так долго…

– Может, о травах. А может, и нет. Узнаем, – легкомысленно пожал плечами Пит.

Наконец дверь в дом Хахад открылась, и на крыльцо вышел Ник. Нахохленный и, кажется, заплаканный. Скай насторожился еще больше, но со знахаркой, вышедшей следом, травник простился душевно.

Хахад соскочила с крыльца и вручила Питу солидных размеров мешок:

– Собрала вам немного еды в дорогу, чтоб меня добрым словом поминали, – улыбнулась она.

Пит довольно улыбнулся в ответ, взял мешок и заверил, что будут добрым словом поминать обязательно – и не только из-за припасов. Хахад хихикнула и обняла кучера.

Потом пришел черед Ская. Знахарка стиснула его в не по возрасту крепких объятиях и сказала:

– Если кто выбрал дорогу к смерти копать, ты за него не в ответе. Сами свой путь выбираем, никого не столкнуть и не заставить. Так что не грусти о том, что выбравший зло творить и другим жизнь портить пострадал. Ты только за себя и своих друзей в ответе.

С этими словами она подмигнула и отпустила Ская. Еще раз обняла Пита, потом напомнила Нику, чтоб он не забыл через три дня вынуть корни безвременника из мешка и нарезать помельче, и резво вернулась на крыльцо.

Знахарка долго смотрела им вслед и улыбалась, и почему-то от этого на душе у Ская стало чуть светлее.

Что до ее прощальных слов, то волшебник долго думал о них в дороге. Надо полагать, Хахад говорила о Рейнарде, но эти слова можно было с тем же успехом отнести и к Крею. Не то чтобы Скай грустил из-за смерти кого-то из них, но все же ощущать себя пусть опосредованно, но все же причастным к их гибели было неприятно. Однако Хахад права: каждый из них сам выбрал свой путь, и Скай никак не мог на этот выбор повлиять. А значит, и изводить себя нечего.