Александр Светин - Anamnesis morbi. (История болезни)

Я начал припоминать. Вспомнил покрывающий мое тело страшный снежок и его черный аналог, пожирающий мое отражение в обледеневшем окне. С содроганием вспомнил, как остановилось мое сердце. И о своей спасительной, как оказалось, догадке тоже…

— Кажется, да. Видишь ли, Петрович… думаю, мы с тобой встретились с Хозяевами.

— С кем?! — изумился Ванька.

Я мысленно чертыхнулся: совершенно забыл, что напарник мой знает лишь об Охотниках. Помнится, стараясь не перегружать Петровича мистикой в первый же день, я умолчал о Хруле и о том, что ушастик мне поведал об Ульях и Хозяевах. И вот теперь приятель удивленно таращит на меня глаза (наверное, в темноте не видно!) и требует объяснений. Вполне справедливо, должен заметить — использовать друга втемную по меньшей мере неприлично! Я приподнялся, уселся поудобнее и потер ноющую грудь:

— Ванька, я тебе сейчас все объясню. Но сначала расскажи, что было после того, как… — я запнулся.

— После того, как ты в очередной раз помер? — ехидно уточнил коллега.

Я утвердительно кивнул. В самом деле, пора называть вещи своими именами. Ну помер, подумаешь… дело привычное!

Петрович хмыкнул и начал вещать:

— Стало быть, когда ты заорал «Выключи свет», я сначала подумал, что у тебя крышу снесло. Уж как-то твоя просьба была… ни к селу ни к городу. Потом гляжу — а ты уж и глазки закатил, и прилег в такой, знаешь ли, позе, в которой живые не лежат… словом, по всем критериям — наш клиент!

Я нетерпеливо кивнул:

— Дальше давай!

— А что дальше? Я свет вырубил, как ты просил, и к тебе. Пульса нет, дыхание агональное, зрачки, как сам понимаешь, в полной темноте я видеть не мог. Ну, дальше по накатанному: непрямой массаж, дефибрилляция… два раза. Ты и оклемался. Довольно быстро, надо отметить: минут шесть-семь всего прошло.

— А иней на теле? С ним что стало?

— Что-что! Растаял. Сразу же, кажется, как только свет погас. Я же говорю, темно было, не видно ни черта. Но, помнится, когда я тебя массировал, на груди уже только вода была.

Я ощупал левую руку и грудь. Все мокрое и холодное. Но никаких намеков на иней. Обошлось на этот раз? Или грядет продолжение.

Петрович между тем продолжал:

— Палыч, ты бы не помирал больше, а? Знаешь, каково это — в полной темноте реанимировать? Да и вообще… сколько можно!

— Ладно, уговорил, не буду. Самому противно. Кстати, ты мне, кажется, ребра сломал, — посетовал я, растирая больные места.

— Ха! Сам же твердил: эффективного массажа сердца без перелома ребер не бывает! — уличил меня в двойных стандартах коллега.

— Ну, говорил! — согласился я. — И, кстати, был прав: перед тобой живой благодарный пациент со сломанными ребрами. Все сходится!

Петрович гулко захохотал. Я тоже. Напряжение последнего часа схлынуло. Вот только надолго ли?

Просмеявшись, Ванька по-дружески ткнул меня кулаком в бок Я охнул: увесистый кулак друга угодил точнехонько в очаг боли. Петрович, разумеется, этого не заметил.

— Ладно, с твоей очередной кончиной и чудесным воскрешением прояснили. Валяй, рассказывай про хозяина.

— Про Хозяев! — поправил я его.

— Да мне фиолетово… Кто они такие?

— Иван, давай договоримся: я тебе сейчас совсем уж чудные вещи рассказывать буду, но ты учти — я не свихнулся! — на всякий случай предупредил я.

Даже в темноте было видно, как он вытаращил глаза:

— Палыч, ты чего?! После всего, что я сегодня видел… да я в зеленых человечков и злобных больничных гоблинов поверю, как в таблицу умножения!

— Ну, положим, злобный зеленый гоблин у нас и так имеется… начмед с бодуна в понедельник на пятиминутке.

Петрович загоготал, видимо, живо представив себе нашего начмеда Гадёныча. Вообще-то, полностью его звали Алексей Кадинович. Да и это было не совсем полным его именем: начмед уродился где-то в степях то ли Киргизии, то ли Казахстана и был наречен соответствующим образом. Но в русской транскрипции его имя звучало столь длинно и непотребно, что эволюционировало до простого и привычного славянскому уху «Алексея». А вот отчество осталось исконное: Кадинович (Кадиныч для краткости). Но, в силу редкой пакостности носителя отчества, оное было давным-давно преобразовано народными массами сначала в «Гадиныч» (с ударением на «а»), а позже — в «Гадёныч» (с ударением на «ё»). Да так и прилипло. Как-то мы с коллегами, коротая время на дежурстве, пытались подвести теоретическую базу под эволюцию «Гадиныча» в «Гадёныча». Точку в научном диспуте поставил Витаминыч, внезапно проснувшийся и изрекший:

— Мелковат для гада. А вот для гадёныша — в самый раз!

Пика гнусности Гадёныч достигал к утру понедельника. Ибо в выходные не дурак был выпить. На утренней пятиминутке начмед появлялся во всей красе утомленного алкоголем тела: ровного зеленого цвета, с трясущимися ручками и абсолютно неразличимыми на измятом лице глазками. И уж конечно, абстинентная ломка никак не добавляла положительных качеств и без того мерзкому характеру Гадёныча. Да, прав Петрович, злобный зеленый гоблин у нас уже есть.

Кряхтя, я поднялся с пола и уселся в кресло. Опасливо покосился в сторону окна: разумеется, отражения своего не увидел. Как только погас свет в ординаторской, окно перестало быть зеркалом и стало просто окном. Теперь за стеклом была лишь непроницаемая ночная чернота.

Петрович тоже встал и подошел кокну. Ощупал рамы и присвистнул:

— Вот дела! Растаяло все.

— Шторы задерни. Попробуем свет включить, не сидеть же теперь в темноте до утра, — попросил я.

— Так ты мне объяснишь все-таки, что это было и при чем тут свет?

— Объясню, объясню… Только вот что: если вдруг после того, как свет зажжется, опять начнется что-либо подобное…

— Я тут же его вырублю! — понятливо кивнул приятель. И нетерпеливо добавил: — Рассказывай давай!

Он задернул шторы и подошел к выключателю.

— Готов?

Я ощутил неприятный холодок под сердцем.

— Готов.

Неожиданно яркий после темноты свет резанул по глазам. Я зажмурился и почувствовал на своем запястье пальцы Петровича:

— Ты как?

— Да жив пока. Вроде даже снегом не покрываюсь.

Ванька отпустил мою руку и плюхнулся на диванчик.

— Ну? Я весь внимание.

Я вздохнул и начал:

— Видишь ли, после смерти человека его душа попадает в Улей…

…Мой рассказ занял почти полчаса. Петрович внимательно слушал, ни разу не прервав меня, лишь изредка покачивая головой и покручивая большими пальцами сложенных на животе рук.

— Так что найдя жезл, я не только чудо-целителем стану, но еще и мир спасу! — подвел я итог своему монологу.

Петрович продолжал молчать. Видимо, услышанное прозвучало для него как полная фантастика. Впрочем, я предупреждал…

— Слушай, Палыч… А все это, ну, про Ульи, Хозяев и прочая… ты откуда узнал? Это же не Антониди рассказал, верно?

Приятель мой зрил в корень. Как ни крути, а скрыть существование знакомого полтергейста не удастся. Я криво улыбнулся и признался:

— Нет, не Антониди. Хруль.

— Сам ты хруль! — немедленно отреагировал Петрович, обиженно поджав губы. — Я тебя серьезно спрашиваю!

— А я тебе серьезно отвечаю. Обо всем этом я узнал от Хруля. Это имя такое.

— Имя? — Ванька недоверчиво посмотрел на меня. — Это ж как его родители любили, когда называли…

— А его и не родители назвали, — усмехнулся я. — Даже не знаю, были ли они у него вообще… Это я его так назвал: Хранитель Улья — Хруль. Сокращенно, стало быть.

Петрович присвистнул.

— Так, есть Хозяева, а есть Хранители… не перепутать бы.

— Не перепутаешь. Хозяева — плохие парни, а Хранители — хорошие. Все в лучших традициях Голливуда.

— А этот… Хруль, он кто? Человек?

— Нет. Хруль — полтергейст.

Коллега икнул и заерзал на диване. Наш разговор сильно походил на задушевную беседу в палате для буйных… Если бы не недавние события.

— Значит, та чернота, которая кушала твое отражение, и твое обледенение — это…

— Я думаю, это явление нам Хозяев собственной персоной.

Петрович опять замолк, задумавшись. Я ему не мешал. Скептическому уму реаниматолога нужно время для того, чтобы осознать информацию, камня на камне не оставляющую от привычной модели мира, в котором, как нас учили, материя якобы первична… А вот хрен!

— А эти… Хозяева, они не могут из окна вылезти? — Петрович с опаской оглянулся на плотно задернутые шторы.

— Понятия не имею. Во-первых, не только окна, но и любая отражающая поверхность может таить опасность. Хруль предупреждал о том, что нужно опасаться зеркал. Я, правда, его слишком буквально понял… хорошо, хоть успел сообразить, что к чему, пока не гикнулся окончательно.

— А во-вторых?

— А во-вторых, я и в самом деле не знаю, чего от этой нечисти ожидать. Я, знаешь ли, впервые с ЭТИМ столкнулся. Как и ты.