Школьные годы чудесные (СИ) - Рюмин Сергей

Начальник отделения нервно рассмеялся:

— Елизавета Ивановна! Тут не об одежде речь…

— Да я понимаю, — отмахнулась медсестра, дергано затягиваясь сигаретой. — Но сам факт! Его уже в морг собрались везти… — она хихикнула, — санитаров вызвали. А он вскочил — «где моя одежда?», «почему она вся рваная»?

— Ну, вскочить, не вскочил, — поправил второй хирург. — Сел. Но суть от этого не меняется.

— Кстати, а что за пацан в операционный блок заходил? — спросил вдруг заведующий отделением.

— А кто ж его знает? — хирург пожал плечами. — Его чекисты привезли. И пока он там был, туда никого не пускали.

— А вы не видели, что он там делал? — продолжал допытываться заведующий.

— Да как-то не догадались, — вздохнул хирург. — Устали, полтора часа за столом. Да и неинтересно потом стало. Раненый-то умер. Трудились, трудились и всё зазря. Что там дальше смотреть-то? А оказалось…

— М-да…

— Коллеги! — снова подал голос завотделением. — Надеюсь, не нужно напоминать, чтобы мы все дружно забыли о прошедшем? Это мы его удачно прооперировали, больного тут же у нас забрали и всё. Всем, надеюсь, понятно?

— А то! — согласился первый хирург. — С «молчи-молчи» связываться себе дороже. Враз отправят в командировку в какой-нибудь медпункт в Якутию годика на три.

Устинова голого, завёрнутого в одну лишь простыню, сразу повезли домой на той самой «волге», на которой привезли в госпиталь Ковалева. Денис ошарашенно молчал и, не отрываясь, смотрел в окно. С другой стороны к нему прижался Ершов. Впереди, рядом с водителем сидел замначальника отдела Стасов. Подполковник повернулся к оперативнику и пообещал:

— Когда выйдешь на службу, таких звездюлей у меня огребёшь… Понял?

— За что? — возмутился Денис, поворачиваясь к начальнику. — Да я нормально себя чувствую…

— Вот только на службу выйди, — повторил Стасов.

Машина подъехала к дому. Первым из салона вышел Ершов с пакетом в руках, куда сложили одежду Устинова, порезанную «заботливыми» медработниками. Вторым вышел сам Устинов, похожий в своём наряде на римского патриция. Только на простыне кое-где виднелись коричневые пятна засохшей крови. Стасов опустил стекло и сказал Ершову:

— На работу завтра, как обычно. А ты, — он обратился к Устинову, — с утра в санчасть, к Зуйкову. Пусть тебя посмотрит, обследует. Рентген там сделает, кардиограмму что ли… В общем, он знает! Всё, пока!

Машина уехала, а офицеры поднялись домой к Денису. Встретила их взволнованная жена Дениса. Она молча запустила друзей в квартиру и только после этого начала:

— Что случилось? С тобой всё нормально? Что у тебя за вид?

— Всё хорошо, — Денис виновато улыбнулся. — Фигня получилась. Путаница несуразная какая-то. Потом всё расскажу. Одеться дай и чайник поставь что ли…

— Сначала мне звонят на работу, говорят, что тебя ранили, чтоб не нервничала… Потом просят, чтоб срочно приехала в госпиталь!

Она перевела дух:

— А потом, чтобы ехала домой. Хорошо, я не успела с работы уйти…

— Чайник поставь! — повысил голос Денис. — Потом всё расскажу.

Он сходил в душ, переоделся. Когда вышел, жена уже заварила чай. Ершов с ней сидел на кухне. Увидев мужа, она ушла в комнату.

Устинов зашел на кухню, закрыл поплотнее дверь, прислушался.

— Думаешь, слушает? — понял его мысль Ершов. Устинов кивнул.

— Переживает!

— Будешь переживать! — хмыкнул Ершов. — Ей же сказали, что ты тяжело ранен и сейчас на операции!

Устинов налил заварки, долил кипятка, насыпал сахару две ложки и, не поднимая глаз, сказал:

— Я так понял, ты Ковалева привозил?

— А что оставалось? — буркнул Ершов. — Врачи сказали шансов никаких.

— Спасибо! — Устинов сделал глоток, другой. — А где он сам-то?

— Блин! — Ершов хотел вскочить, потом махнул рукой. — Забыл про него совсем! Я ж его из школы притащил! А потом он куда-то делся. Да и не до него потом стало…

— Игорь, — тихо сказал Устинов. — Спасибо тебе. Ты меня с того света достал. Но ты дурак, извини меня… Ты парня потерял.

— Дэн, ты думаешь, он не поймёт?

— Дай бог, дай бог! — Устинов вздохнул. — Он пацан, в голове каша да юношеский максимализм. За ним, как за ребенком надо. Обхаживать его, облизывать! А ты его бросил.

— Он чаю просил! — вдруг вспомнил Ершов.

— Ему восстанавливаться надо, — сказал Устинов. — Помнишь, он на кухне тогда жрал в три горла? И чай крепкий глотал?

— М-да, нехорошо получилось… — протянул Ершов.

— Я к нему пойду, — решил Устинов. — Благодарить буду, может, и ничего. Отойдет. Простит.

— Сам-то ты как сейчас?

— Не пойму, — Устинов подал плечами. — Отлично себя чувствую. Только жрать охота со страшной силой. Всё было как в кошмарном сне. Сначала я вдруг вверх полетел. Как в детстве, во сне летал. Потом смотрю, внизу на столе моё тело, а в нем врачи ковыряются. Потом они вдруг забегали, засуетились. Ругаться начали, орать. А потом один рукой махнул, мол, всё. И правда, смотрю, меня, то есть моё тело, накрыли простыней. Дальше пацан этот с тобой в операционную вошел. У него из груди третья рука выросла, и он этой рукой меня ухватил и к себе потащил. Подержал минут пять. Я вырываюсь, а он не отпускает, зажал меня и держит в кулаке. Потом в тело воткнул, прямо в рот. И я проснулся… Сижу голый!

Он допил чай, налил еще.

— Точно ничего не болит? — переспросил Ершов. — А то может, в санчасть поедем? В стационар ляжешь?

Устинов словно прислушался к организму.

— Нет, вроде не болит. Никуда не поеду. Поем и лягу спать.

— Что жене скажешь?

Устинов пожал плечами:

— А ничего не скажу! Покажусь весь, мол, всё нормально. Дурь начальству в голову взбрела… Вот что мы будем нашему начальству говорить?

— М-да, — нахмурился Ершов. — Надо что-то придумать.

— Вот и думай, пока меня нет!

Глава 19

Глава 19

Уроки, уроки, уроки…

Первым делом я устроил ревизию в холодильнике. Разогрел в эмалированном ковшике жиденький куриный суп. Макароны с котлетами «ушли» холодными за милую душу. Кроме того, в морозилке нашлось сало. Сало — сила! Желудок успокоился. А то прямо рези в желудке были.

Как только приступил к чаепитию, завалился Мишка с моим «дипломатом». Судя по тому, что он был в «штатском», то успел уже сходить домой переодеться, а потом уже выдвинулся ко мне.

— Ну, как тебе твоя роль? — сходу поинтересовался он, едва переступив порог.

— Какая роль? — удивился я. — Ты про что?

— Ха! — возмутился Мишка. — Я про кинопробы, которые ты прошел, про съемку фильма про войну! И мне ничего не сказал! Лучшему другу! И уж тем более Светке. Ладно, я переживу… А вот Светка тебе этого точно не простит.

— Какой фильм? Какие пробы?

Я замолчал. Потом, сообразив, поинтересовался:

— Майка сказала?

Мишка кивнул.

— Весь класс теперь гудит. И школа тоже…

Я не выдержал. Засмеялся во весь голос. Согнулся в поясе.

— Майка сказала! Ой, не могу…

Меня трясло от смеха. Я сел, взял кружку с чаем. С трудом сдерживая себя, сделал глоток, другой, успокаиваясь.

— Значит, Майка сказала? — меня снова одолел приступ смеха. — В актёры меня записали?

Мишка даже обиделся.

— Ну, и что?

Я объяснил. Он задумался, потом закатился в смехе — похлеще меня.

— Ну, вообще… Ну, ты дал… И Майка… Ведь этой сороке давно веры нет, а тут все повелись! Даже Лавруха! Прикинь? Да… Завтра будет веселуха!

Мы отсмеялись, успокоились.

— Ну, давай, рассказывай, что сегодня еще интересного случилось?

— Да больше практически ничего, — отмахнулся Мишка. — Завтра физкультура сдвоенная, НВП, алгеброметрия, русский с литературой. Причем, физра первыми уроками. Была б последним, слинять можно было бы.

— Это да, — согласился я.

— Ты пойдешь? — спросил Мишка. — У тебя ж освобождение.