Ангелотворец - Харкуэй Ник

Рой Годрик не выдерживает и говорит: «Хорошо, мистер Перри, вы проявили подлинное Присутствие духа и можете стать мастером похоронных дел. Остался один вопрос: обладаете ли вы соответствующим багажом? Если нет, поработайте годик на меня, и мы все устроим наилучшим образом».

Донован Перри со смехом отвечает, мол, да, багаж у меня солидный. «Какой именно?» – осведомляется Джек Аскот. «В свое время я немало людей отправил в последний путь. Даже многих, пожалуй. А перед этим с каждым проводил вечерок. – Он усмехается, окидывая присутствующих ясным и холодным взглядом. – Видите ли, я работал королевским палачом в тюрьме „Рэфтси“ – вешателем». «Скольких вы казнили?» – спрашивает Джек Аскот. «Человек пятьдесят, – откликается Донован Перри. – Палачи счет казненным не ведут, это у нас считается дурным тоном. Хороший палач не спешит, не гонится за количеством, не кичится богатым опытом. Накануне вечером он приходит к осужденному, смотрит ему в глаза и примеряется, а в день казни надевает ему на голову мешок, если тот хочет, – и объясняет, что мешок лучше надеть, ибо нет ничего постыдного в страхе смерти и никакого достоинства в том, чтобы глядеть ей в глаза, один ужас да мокрые штаны, – а после как можно быстрее отводит на виселицу, пока тот не успел обдумать, что его ждет. Наш личный рекорд – минута двадцать две секунды. Мы были очень довольны. Паренек и опомниться не успел. За всю мою карьеру, – продолжает Донован Перри, – не было такого, чтобы человек упал и не умер. Мне не приходилось дополнительно тянуть его за ноги или вешать по второму кругу. И вот этим палач уже может гордиться, ибо тут нужны мастерство, смекалка и милосердие. Впрочем, те дни теперь в прошлом. В Англии преступников больше не вешают, а ехать на Ямайку или еще куда-нибудь мне не с руки. Остается похоронное дело, если вы не против».

Конечно, они были не против. Всеми руками за. Нынче-то все иначе, смертную казнь отменили, – и правильно сделали, я считаю. Но в те времена, Джозеф, королевский палач был небожителем, просто Дэвид Бекхэм и архиепископ кентерберийский в одном флаконе. Личный возница Смерти.

Время шло, и Донован Перри сам отошел в мир иной. Говорят, на смертном одре он испытывал серьезные опасения касательно конечного пункта своего назначения. Семейное дело перешло его сыну Ричарду, который успел всему научиться у отца, а тот затем приобщил к ритуальному бизнесу и своего сына, юного Вогана. Тут я должен кое в чем сознаться, Джозеф. Многие сочтут мои слова необдуманными, но я всегда подозревал, что Благородное Братство Бодрствующих – шарашкина контора. Закрытый клуб, так? Я полагал, что любой дурак может приводить трупы в надлежащий вид и утешать скорбящих родственников чепухой вроде: «Он теперь в лучшем мире» или: «Он выглядит таким умиротворенным, не правда ли?» Я думал: ну да, это вроде масонского ордена, способ блюсти свои интересы – да ради бога, мне-то что, только для чего вся эта развесистая мистическая чепуха про багаж и прочее, уж больно попахивает разводиловом. А Бодрствующие ой как не любят, когда их называют разводилами.

Короче, Донована Перри приняли сразу, потому что багаж у него был ого-го, так? Без всяких испытаний. Но если человек с улицы попытается выйти на рынок, он должен сперва пройти испытание или итоговый экзамен, только потом его окончательно примут в ряды Бодрствующих. Кандидатов называют дваждиками, потому что в ночь испытания они бодрствуют, чтобы стать Бодрствующими. (Да-да, знаю, не ахти как остроумно, однако в нашем невеселом ремесле рады любому поводу для улыбки).

Каждое испытание уникально и готовится специально для кандидата; никто его заранее не предупреждает, когда оно начнется. Поверь, ты сразу поймешь, что оно началось. Ричарду Перри пришлось привести в порядок труп прокаженного, к примеру. Это еще не самое страшное. Меня заперли в комнате с целой кучей трупов и велели всех подготовить к погребению за одну ночь. Разумеется, среди покойников оказалось несколько живых, раскрашенных под трупы работяг со стройки. Когда я закончил первого (настоящего, с огромной дырой в животе, погибшего в аварии), номер второй вдруг задергался, застонал, и тут они все как повставали и давай бродить по залу с жуткими воплями. Секунд пять я был ни жив ни мертв от страха, потом чуть не позвонил остальным – сказать, что я их раскусил, – а в конце концов просто сел и принялся за покойника. Может, они другого от меня ждали, но кто-то должен был обрядить покойника, и в этом деле я хоть убей не мог допустить промашки, даже если пришлось бы потом еще год проходить в дваждиках. Управился я за два часа – на ходячих мертвецов не смотрел и слова им не сказал, даже когда они стали толпиться вокруг меня и показывать свои раны, струпья и прочие мерзости. Накрасили их, конечно, отменно, все ж положение обязывает, – правда, обычно наоборот, неприглядное надо прятать. Я на девяноста девять процентов был уверен, что все подстроено, но в ту ночь, чтобы трухнуть по-настоящему, мне хватило и одного процента. Умереть мне на этом самом месте, если я лукавлю!

Ну, значит, доделал я покойника, достаю пилу, поворачиваюсь к ближайшему упырю и говорю: «Теперь твой черед, дружище. Имей в виду, настроен я серьезно, так что лучше сам запрыгивай на стол, чтобы безутешным родственникам не пришлось зря глядеть на всякие страсти». Ха! Он сам чуть не обделался от страха, и тут уж, конечно, вошли Бодрствующие и сказали, что я прошел проверку, проявил должное Присутствие духа, которым, разумеется, всегда обладал, сам того не зная.

Все это было мило и весело, и я, признаться, даже загордился, что так хорошо справился с испытанием. Джек Аскот – ему тогда лет под сто уже было, – рассказал, как в свое время похожим образом испытывали Винса Аллейна. Номер назывался «Окровавленная Невеста»: девица, работавшая в местной мясной лавке, надела на шею коровьи кишки и разодранное свадебное платье. Винс чуть сознание не потерял, когда ее увидел, а потом – клянусь! – подскочил к девице и поцеловал ее прямо в губы. И проверку прошел, и жену себе нашел в придачу. Джек сказал, что с тех пор ничего лучше не видел.

Ну так вот, пришел черед Вогана пройти испытание. Ричард сказал, надо придумать что-нибудь пострашнее, а то у сына стальные нервы.

В учебнике – да, представь себе, у гробовщиков есть свой учебник, единственный в своем роде и наверняка стоит сейчас уйму денег, – описывается несколько поистине ужасных испытаний прошлого. Одно из самых жутких: найти труп казненного богохульника и зашить ему в живот живых кошек, а потом сказать кандидату, что это труп его родимой матушки или какого-нибудь близкого родственника. Кошмарики, ага. По нынешним временам, конечно, такое никому не сошло бы с рук. Но ради Вогана Перри наши расстарались: нашли труп обезьяны, обрили наголо, наколку моряцкую на груди изобразили, надели костюм, а голову расколошматили – чтобы, значит, не сразу было видно, что это не человек. Потом изловили на помойке зверя – не кошку, кошек мучить нехорошо, а лису, – дали ей мяса со снотворным и зашили ее в брюхо бедной обезьяне. Позвонили Вогану Перри, вызвали его к станку.

Все это происходило у Аллейна, потому что у него зал оборудован зеркалом Гезелла и можно было присматривать за ребятами и следить, чтоб все было сделано чин-чинарем. Мы, значит, столпились у этого окошка и смотрим. Воган стоит у стола, трудится, и тут у обезьяны начинает что-то шевелиться в брюхе. Воган поворачивается – а лиса как раз затихла. Он возвращается к работе. Через пару минут это происходит снова, и вдобавок раздается такой кошмарный звук – клянусь, ты в жизни не слыхал ничего подобного, вопль такой, будто кого живьем на кресте распинают, причем гвозди пробивают плоть, жилы и кости. Ей богу, Джозеф, мне такого слышать раньше не доводилось. Мы сперва решили, что это Воган со страху так орет, но нет. Это вопила лиса, вопила как резаная. Ну, а Воган… с невозмутимым видом потянулся к обезьяньему брюху, будто, знаешь, его подливку передать попросили, вспорол его, достал лису и тут же, не моргнув глазом, шею ей свернул, а потом опять за работу принялся. Мой папаша, который за испытаниями наблюдает молча, ни словечка никогда не вымолвит – стесняется, видишь ли, – вдруг решительно произносит: «Что ж». Все встают и уходят. На следующий день Воган приходит узнать, как все прошло, а наши молчат, как воды в рот набрали, в глаза ему не смотрят. Тогда он прямо спрашивает Роя Годрика, в чем дело.