Замечательный предел - Макс Фрай

Юрате гремела посудой на кухне, наконец вошла в комнату с двумя бокалами белого, спросила:

– Рис будешь?

– Какой рис? – изумился Миша.

– Хороший. Басмати. С соевым соусом и тунцом.

– А у нас есть рис, тунец и соевый соус?

– Рис и соус я в кухне нашла. А банку тунца у себя в кармане. Не представляю, откуда она там взялась. Видимо, родилась из моего отчаяния при виде холодильника, в котором даже мышь не повесилась. Мышь не такая дура, чтобы на ночь глядя к тебе в гости ходить.

– Тунец в кармане? Серьёзно?

– Такими вещами голодные люди не шутят. А я в последний раз ела банан на завтрак. И у Данки, но это почти не считается, мне достался всего один бутерброд.

– Я бутерброды прохлопал, – пожаловался Миша. – То ли задремал под разговоры, то ли… вообще непонятно что.

– Я заметила. Но важно сейчас не это. А что рис с тунцом гораздо круче, чем без.

– Да не то слово. А он скоро будет?

– Через десять минут… о, уже через восемь.

Миша зарычал. Но очень тихо. Чтобы Томаса не разбудить.

– Ладно, через семь, – рассмеялась Юрате. – Дождёмся уж как-нибудь! Давай пока выпьем за Томку. На голодный желудок. Экономно. Чтобы с двух глотков окосеть.

– За Томку, – повторил Миша. – Я до сих пор, между прочим, в шоке. Как я его на улице встретил! Сперва себе не поверил, а он всё равно оказался Томкой, такой молодец.

– Да, это было красиво. В моей нынешней жизни есть одно огромное преимущество: я могу – не то чтобы удивиться, удивляться тут всё-таки нечему – а охренеть.

– Хороший глагол.

– Глагол-то ладно. А вот чувство, которое он описывает! Обожаю его испытывать. Надо будет попробовать этот скил навсегда сохранить. Всё, я пошла разбираться с рисом.

– Я бы помог, – вздохнул Миша. – Но за меня ухватился Томка. Вдруг со мной ему легче во сне ничего не забыть?

– Да он и так не забудет. Но ты всё равно сиди.

Когда она принесла тарелки, Миша спросил:

– Слушай, а почему всё было так странно?

– Жизнь в целом довольно странная штука, – усмехнулась Юрате. – Особенно наша с тобой.

– Я имею в виду, как Томку встретили в «Крепости». Его же многие сразу узнали. Но никто не вспомнил прежнюю жизнь.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что это не обсуждали. Не хватались за сердце, в обмороки не падали. Не орали: «Господи, да что ж это делается?!» Все вели себя как всегда. Разговоры были обычные. И Томка рассказывал не как к нему память вернулась, а про Таллинн и карантин. Правда, иногда до меня доносились странные реплики. Про порт и беседку Сердец. Но я был уверен, они мне приснились. Или всё-таки нет?

Юрате пожала плечами. Стремительно, как всё делала, доела рис. Наконец сказала:

– Не представляю, как тебе объяснить. Мы все как будто нырнули в бассейн, где налиты вода и масло. Которые, как известно, не смешиваются. Но через то и другое можно проплыть. Или не масло с водой? А, например, как фонарь мигает ночью на улице – то ослепительный свет, то непроглядная тьма. Или кино, которое проецируют не на экран, а на площадь, где собралась большая толпа. Нет, так себе у меня метафоры. Не похоже на то, что случилось. Иначе совсем. Просто было – всё сразу. Одновременно. И та реальность, в которой память не возвращалась, потому что была всегда, и та, где Томке особо не о чем, кроме жизни в Таллине, нам рассказать. И всем с этим было нормально. Как будто бы так и надо. Словно каждый привык жить одновременно две жизни, перескакивая из контекста в контекст. Я сама такого не ожидала. Удивительный получился эффект.

– Как ни странно, я, наверное, понимаю, – вздохнул Миша. – Хотя сам ничего похожего не переживал. У меня было иначе. Бабах! – и всё вспомнил. И оно осталось моим навсегда. И с Томкой тоже «бабах» случился. Прямо сегодня с утра. Что с ним теперь будет, как думаешь?

– Как что? – удивилась Юрате. – Выспится и проснётся. Убедится, что ты на месте и память тоже на месте, значит, всё хорошо. Может, напьётся на радостях ещё до обеда, а может, дождётся вечера и пойдёт в Данкин бар. Ещё пару раз напросится к тебе ночевать. Потом окончательно успокоится и снимет квартиру в Вильнюсе, как собирался. После того как чудом нашёлся, глупо куда-то от нас уезжать. Наверное, устроится на работу, это технически проще, чем грабить банк. Благо он инженер-строитель с большим практическим опытом, такие сейчас везде нарасхват.

– Смешно, кстати, вышло, – улыбнулся Миша. – Томка Заяц – и вдруг строитель. С образованием. Инженер!

– Ещё и не такое бывает, – подхватила Юрате. – Ты вон вообще Ловец книг из Лейна. Это с трудом помещается даже в моей голове.

– Тоже мне сенсация всех времён и народов. Подумаешь, Ловец книг из Лейна. Ты вон вообще до неба. И дальше. За пределы его. Укрой меня пледом, пожалуйста. Лучше двумя. Всеми, сколько найдёшь.

– Вот так прямо и уснёшь на полу?

– Усну, куда денусь. У меня глаза закрываются. А Томка не отпускает. Я его понимаю. Я бы на его месте тоже держался, если уж нашлось, за кого.

– Так держись, – сказала Юрате. И протянула руку (Миша, будь это его мемуары, написал бы – крыло).

Он схватился за эту горячую руку-крыло – сейчас, и в прошлом, и сразу в нескольких вариантах возможного будущего, словом, во всех доступных ему временах. Спросил (гулять так гулять):

– Расскажешь мне сказку на ночь?

– Ещё и сказку? – рассмеялась Юрате.

– Ага. Про нас. Как мы жили-были, долго и счастливо, и будем ещё, всегда.

* * *

• Что мы знаем об авторе этой книги?

Что этот ваш автор – связист между (к сожалению) сбывшимся и (теперь, для нас) невозможным с перепутанными обрывками цветных проводов в зубах.

Вильнюс, никогда (и всегда)

Таня просыпается, потому что в доме работает радио, голос диктора звучит очень громко, он натурально орёт: «Девочка-девочка, Чёрная Рука уже на твоей улице». Таня смеётся от неожиданности и (почти) окончательно просыпается, ей хорошо. Пока Таня смеётся, не дослушав про Чёрную Руку, ведущий программу диджей ставит песенку, до ужаса ей знакомую – ну точно же! – вспоминает Таня, – мы её когда-то проходили на истории музыки, а потом много раз под неё танцевали, знаменитая мелодия, до сих пор популярная, кажется, это называется «клезмерский свинг».

«Bei Mir Bist du Schön», – подпевает