Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

Да, постояльцы у них новые, но твоего среди них нет. В две комнаты набилась семья из шести человек, сорвались из столицы три недели назад, когда Костяной полсотни человек разом положил. Хотели вернуться, как всё успокоится, а оно, вишь, не успокоилось. Комендантский час этот…

В какой-то момент очень захотелось спросить, что баб Яся думает про Костяного, с её-то опытом, но язык прилип к гортани. Стало жутковато, по-глупому, суеверно – мол, не называй беду, а то накликаешь.

– Я сама нашла своего красавчика, – сказала Алька вместо этого. – Он сказал, что снимает комнату у Сенцовой. Это кто?

Баб Яся пошебуршила вилкой в тарелке, словно пытаясь свить из пасты гнездо, и вздохнула:

– Да Злата Сенцова, наверное. Ну оно и понятно: как Радик помер, денег стало не хватать, а у неё целых трое мальцов на шее… Наверное, сдала половину дома. Хочешь, загляну к ней завтра? Всё равно собралась кому-нибудь слив сбагрить, у нас их каждый день по ведру.

– Если для меня, то не надо, – быстро ответила Алька. Ей хотелось, конечно, похвастаться перед всеми красавчиком, но она-то понимала, что красавчик по большому счёту не её – скорее всего, просто скучает в глуши. В Краснолесье летом и в начале осени многие приезжали по старой памяти; раньше тут был санаторий, но, как и многое другое, он потихоньку загнулся, когда лет тридцать назад, после кризиса, народ ломанулся на заработки в крупные города. – Интересно, правда, чего ему тут у нас понадобилось. Не похоже, чтобы у него тут родственники были.

– Может, тоже решил уехать подальше от этого вашего Костяного? – предположил Велька. – Баб Ясь, давайте тарелку, я в раковину положу.

– О, и мою тогда, я тоже всё! – встрепенулась Алька. – Очень вкусно было, спасибо… Нет, он вроде в Светлоречье подсел.

– Ну и спроси его сама, раз теперь знаешь, где живёт, – подвела итог бабушка. – Велемир, ты сразу в посудомойку ставь, не руками же мыть…

– Да чего там мыть-то, три тарелки, – пробасил он, включая воду. – Алика, а ты к нам надолго? Пока Костяного не поймают, да?

– Наверное, – растерянно ответила она. И спросила всё-таки, хотя не собиралась: – Баб Яся, а ты как думаешь, его скоро поймают?

– А леший его знает, – махнула бабушка рукой и подвинула к себе стакан с лимонадом. Лицо у неё помрачнело. – Поди разбери, что это такое вылезло и откуда… На упыря не похоже. То появляется, то исчезает, будто ищет чего… Ну у вас, в столице, колдуны поумней меня, настоящие, авось разберутся. Этот особенно, как его, который щеголеватый… Дрёма.

Альке захотелось похвастаться, что импозантный мужчина лет сорока с каштановыми волосами и пронзительно-голубыми, как у лайки, глазами, в последние месяцы всё чаще появляющийся в новостях, на самом деле сын её начальницы. Но это было бы как-то глупо, и она промолчала.

Велька домыл посуду и засобирался домой. Баб Яся отправилась, как сама сказала, «искупнуться перед сном» – она вставала рано, поэтому и ложилась тоже до полуночи. Алька осталась одна; сперва лениво ковыряла текст, но потом начала замерзать, заварила себе чай, сунула под мышку ноутбук и ушла наверх, в спальню. Маленькая комнатка, развёрнутая на юг, лучше прогревалась за день и медленнее остывала; деревянный пол казался очень тёплым в сравнении с гулким кафелем на кухне.

За окном шевелились ветки – ветер волновал осиновое море. Пока ещё по-летнему зелёное, только суховатое… Но скоро – Алька знала – начнутся первые ночные заморозки, и листва вспыхнет разом, разгорится всеми оттенками красного, от тёмных, как засохшая кровь, до оранжеватых, как свечное пламя.

В детстве ей очень нравилось это время.

И красный цвет.

Работа шла хорошо. Может, потому что было тихо – в столице-то такой тишины не найдёшь, как ни ищи. Ни гудков машин, ни хлопающих дверей, ни разговоров, только путается в кронах ветер и посвистывает не то в карнизе, не то в водосточной трубе… А ещё тут было темно, настолько, что на небе стали видны звёзды, и не просто отдельные светящиеся точки, а скопления, сияющие облака.

Алька и забыла, что так-то на самом деле и правильно.

После полуночи её начало клонить в сон. Да и делать дальше, в общем, было нечего – вычитать и отправить… и спалиться перед начальницей, что работала в отпуске, вместо того чтоб обустраиваться на новом месте и отдыхать. Ругаться она, конечно, не будет, но спустит очки на кончик носа и глянет очень-очень укоризненно.

И тогда станет стыдно.

Закрыв ноутбук, Алька на цыпочках спустилась вниз. Ванная комната успела выстыть; кафель казался ледяным. Вода из душа лилась чуть тёплая – видимо, баб Яся что-то отрегулировала под себя в нагревателе, а назад вернуть забыла… Алька не стала вылезать и разбираться, ополоснулась как есть и, стуча зубами, поднялась в спальню, рассуждая, что так, наоборот, лучше – когда согреваешься под одеялом, то и засыпаешь легче.

Так и вышло – сон навалился почти сразу, но он был неприятным, вязким.

Поначалу снилась какая-то муть, беспросветная, тягостная. Как Алька разбирала мамины вещи после похорон, много-много одежды, пахнущей затхлостью; ночная зубрёжка в пустом библиотечном зале, где её случайно закрыли на первом курсе… Снился Дарён, каким он был в первые встречи, обаятельным и весёлым, и таким, каким он оказался на самом деле.

Снился лестничный пролёт и кровь на бетоне.

Алька несколько раз просыпалась, садилась на кровати, осоловело моргая в темноту, потом спускалась на кухню, делала пару глотков воды, брызгала на лицо из-под крана и поднималась назад, каждый раз всё более замёрзшая. Ступни были как ледышки, подтыкай одеяло, не подтыкай… Наверное, поэтому в какой-то момент Альке приснился огонь – рыже-красная дуга на небе, цвета самых светлых осиновых листьев. Дуга изогнулась, закрутилась в спираль – и прянула к окну.

А на подоконник ступил уже красавец в красном кафтане.

«Опять он мне снится, – пронеслось в голове, и дурная, тоскливая муть отступила, развеялась. – Такой красивый и весь для меня».

Айти-из-сна склонил голову к плечу, посмеиваясь, точно подслушал её мысли, и спросил:

– Холодно ли тебе, девица?

– Ну какая девица, – проворчала Алька в подушку, косясь на него из-под кудрей. – Я молодая прогрессивная женщина… на самообеспечении.

Всё было настоящее и ненастоящее одновременно, и жуткое, и томительно-приятное – как и полагается сну.

– Тем лучше, – улыбнулся Айти. Шагнул к ней, присел на корточки у кровати, отвёл рыжие кудряхи с лица. – Хочешь, согрею тебя?

– Хочу, – пробормотала Алька тем же тоном, каким отвечала Вельке, что хочет оладьи. – Особенно ноги.

…а дальше сон превратился во что-то странное.

Айти