Жестокие всходы - Тимофей Николайцев

старая! Луций оскалался в небо — зубы его враз заломило от жара и язык стал совсем сухим.

«Вот тебе моя мечта… — мысленно сказал он золотому, что вертелся над головой, подброшенный к самому зениту. — Брать открыто, никого не таясь. Пусть тот же самый лошадиный пряник, пусть даже пресную пустую лепёшку, но — взять, стоя в полный рост. Насмешливо и нагло. Глядя в глаза, которые хозяин лепёшки или пряника тотчас испуганно отведёт. Взять и не таясь сунуть в рот — небрежно, словно берёшь своё…, а это и будет теперь моё, даже если и лежит пока, как чужое. Чтобы никто не осмелился прикрикнуть или — упаси Глина — замахнуться. Взять так, как берёт, например, Лентяй-коровник…»

Сам Луций однажды видел уже, как тот берёт.

Лентяй-коровник был мужичком тощим, с щуплыми, тёмного цвета ручонками, до локтей покрытыми цыпками к тому же… Однако ходил он повсюду то в мягких удобных шлёпах из настоящей свиной кожи, то в пегой телогрейке с телячьим подбивом, в чём-то ещё красивом и новом… и отчего-то всегда — в несуразной своей плетёной соломенной шляпе. Как и тогда… Луций сам видел однажды, как на сломанных полях её висели, дрожа, дождевые капли. Должно быть, именно ночной дождь и выгнал Лентяя‑коровника с окрестных городу лугов, где тот обитал обычно. Луций увидел его и шмыгнул в подворотню, а потом зачем-то увязался следом, хотя, наверное, не стоило — слухи про Лентяя‑коровника ходили нехорошие. Тот шёл вдоль улицы, и те, кто его узнал — а узнавали его многие — поспешно расступались, а то и прятались. Он шёл себе и шёл, брезгливо переставляя шлёпы среди луж — весь пахнущий травой и коровьим выменем, посматривая мельком на опешивших горожан, которые уже толпясь и оскальзываясь, уступали ему сухой тротуар.

Потом — он заметил воз, что конная пара тащила куда-то попутно…

Луций и не помнил уже, что лежало на том возу… да и плевать, в общем-то, что там лежало — он не сводил восхищенного взгляда с Лентяя-коровника.

Наверное, тот мог просто догнать возничего и его еле плетущуюся колымагу, чуть ускорив шаги, и просто взять, что понравилось — никто бы ему и слова поперёк не сказал. Но Лентяй-коровник не стал догонять воза. Он сделал по-другому: чуть высунул язык и до первой белизны прикусил самый его кончик, потом, еле шевеля губами, неслышно заболтал себе под нос…

Луций слышал от многих, что Лентяй-коровник — чудовищной силы Болтун, но такого не и ожидал даже.

Тот не частил скороговоркой, не плел пальцами фигуры — всего-то прикусил кончик языка и прошептал что-то… Но правая коняга, запряжённая в воз, вдруг уронила голову до самых копыт и повалилась с прямых, судорожно сблизившихся ног… Раскрытые рты прохожих зевак выдавили дружное — Ах!.. — и оглушительный треск переломившейся оглобли перекрыл это «Ах!..» Концы лопнувших постромок — взлетели… Вторая лошадь всхрапнула, проснувшись от рывка, и упёрлась в булыжник зазвеневшими копытами — вроде устояла…, но Лентяй-коровник тут же удивленно искривил бровь, и лошадь упала так же неожиданно, как и первая — только подковы блеснули, когда она перевернулась через седелку. Воз дёрнулся за ней передом, заскрежетал и накренился, потом не выдержала ось — колесо легло плашмя, борт с треском ткнулся в мостовую и с воза посыпалось — пёстрым шебуршащим обвалом.

А Лентяй-коровник, хилый человечек в соломенной шляпе, так и не ускорив шага — поравнялся с разваленным возом и спокойно запустил руку в один из лопнувших тюков.

Было слышно, как брякает подковой елозящее по булыжнику копыто спящей лошади, да как шумно сглатывает слюну пятящийся прочь возчик. Вот как это было…

Лентяй-коровник — это сила, — подумал тогда Луций. — И управы на него нет никакой.

А говорят ведь, что он тоже был обычным Волопайским олухом. Подпаском-полубродягой, а вовсе не Болтуном, нет… Говорят, что попросил однажды что-то такое у Колодца… Луций не особо верил в эти россказни. Колодец может и слышит всё, что роится в людских головах, как утверждают Духовники, но ведь никому не отвечает обычно. Да и Духовники проповедуют — нельзя приближаться к Колодцу с просьбами, только с подношениями. Но всё равно болтают на сваях, на мостках, на задних дворах ремесленных мастерских — написано в Чёрной Книге нечто такое, что Духовники никогда не читают людям. Ведь всем известно, что только первая пара страниц для людских глаз или ушей предназначена, а все прочие — и не для их умов вовсе…

Снова что-то маетное наплыло сбоку… и снова ускользнуло тотчас, едва Луций попытался поймать его взглядом. Он встал, как вкопанный, и медленно обернулся кругом.

Ничего… Только странное ощущение трепетало на шее — будто паутинка, носимая ветром, налипла. Луций даже попробовал смахнуть её, но на шее, разумеется, ничего такого не было. Чувство это — немного было похоже на взгляд околоточного. Любой пацан такой взгляд почувствует на себе даже прежде, чем на него обернётся — будто бы рассеянно скользящий по толпе, но в тоже врямя пристальный и цепкий, оценивающий…

Но околоточного здесь не могло быть — что им делать сейчас на площади? В воскресенье-то?

Он ткнул Курца локтем и лёгким кивком показал: ну-ка, давай, во-он туда пошли…

Курц, послушно повернул, куда было велено — загородил Луция от этого взгляда… и паутинка постепенно стаяла с шеи.

«Значит, — понял тогда Луций, — с той стороны на меня и посмотрели».

Это была ерунда какая-то… Там пустовала площадь: камень одновременно и мрачно темнел, и отблескивал на солнце… и лишь Храмовая Стена возвышалась, отсекая линию прямого взгляда. Ничего там не было. Кроме Стены.

Воскресение… Ну до чего же поганый день! — всё более раздражаясь, подумал тогда Луций. — Куда ни иди — впереди будет Храмовая площадь.

Он решительно повернулся к площади спиной и зашагал прочь. Булыжник был мягок от напорошенной сверху пыли, и первые четыре шага невесомо утонули в нём, но на пятом, на несчастливом пятом шаге, этот взгляд ниоткуда снова коснулся Луция… Нет, не коснулся — обрушился, пронизал его насквозь, и обездвижил, словно его вдруг цепко схватили за затылок, прямо за волосы, заломив голову назад… Что-то тёмное укромно зашевелилось внутри его головы. Да и перед глазами — тоже враз потемнело. На какое-то мгновение навалилось ощущение полной и бездонной тьмы… Эта тьма издала звук, и тот рывком проволокся сквозь Луция — так же, как волокли когда-то бабку Фриду, зацепив крюком за исподнее…

Луций едва не свалился ничком, когда признал в этих