Замечательный предел - Макс Фрай

– У тебя весь дом о-го-го. Как раньше. Вроде здесь, а не здесь.

– Не здесь, а всё ещё здесь, – вздохнула Юрате. – И это довольно обидно. Впрочем, я зря придираюсь. Как есть, так и есть.

Вильнюс, апрель 2022

– Что это было вообще? – спросил Тим, когда незнакомец, помахав им рукой, завернул за угол, а они наконец вошли в дом.

– По Надиной версии, этот чудесный дядька выскочил из соседской картины, – откликнулся Самуил. – А по моей, он – сбежавший из лампы джинн. По крайней мере, именно так я их себе представлял, когда читал местные сказки. То ли человек, то ли дым.

– Он не дым! – возмутилась Надя. – Я его трогала, тёплый и плотный. Хоть и выскочил из картины, годный мужик. Кстати, ты был совершенно прав, когда говорил, что я его, если встречу, узнаю. Так и вышло. Я его сизую тень своими глазами увидела. И сразу всё поняла.

Тим слушал их с видом человека, которого злые люди намеренно сводят с ума. Наконец спросил:

– Как он мог выскочить из картины? Это, по-моему, полная ерунда. Из картин выскакивают только дгоххи, да и то очень редко. За всю историю Лейна Нхэрка был первым. Вроде бы. Все так говорят.

– Извини, дорогой, – улыбнулся ему Самуил. – Мы шутим. Ниоткуда он не выскакивал. Просто одна из теней на картине соседа – его портрет. На мой взгляд, очень точный, если видеть людей, как весёлые духи из Тёнси. Я иногда так могу.

– Я не дух, но тоже увидела, – вставила страшно довольная Надя. – Вот прямо глазами!

Тим присвистнул:

– Ну и дела!

– Надо за это выпить, – заключил Самуил.

– Просекко, – твёрдо сказала Надя. – Повод такой удивительный, что обязательно нужны пузырьки.

– Не уверен, что у нас есть просекко, – нахмурился Тим. Но на всякий случай полез в холодильник проверить. Заорал: – Оно есть! – и уже спокойно добавил: – Бутылка лежит под пакетами с сыром и овощами, я чудом её заметил. Откуда взялась, неизвестно. Наверное, Миша купил.

Кстати, не факт, что купил, – думал Самуил, разглядывая тёмно-зелёную этикетку. Он когда-то считал себя знатоком здешних вин. На самом деле, давно перестал, осознав, что нельзя объять необъятное, можно только поддаться приятной иллюзии, будто объял. Но просекко – и вдруг из Апулии? Странно. Не тот регион. Зато этикетка знакомая. Где-то я похожую видел. Причём недавно; ну, относительно. Уж не за стойкой ли в баре «Исландия», когда глинтвейн наливать ходил? Миша сам говорил, что таскает оттуда посуду и выпивку в смутной надежде – а вдруг поможет. И эту бутылку наверняка утащил.

– Я так сильно хотела просекко, что оно появилось! – смеялась Надя, открывая бутылку. – В местной культурной традиции это называется «чудо господне». Вот что с нами случилось! You are the God who works wonders; you have made known your might among the peoples[53]. Сегодня явно наш с тобой, Господи, день! Но народы тоже могут примазаться к нашей славе, если найдут бокалы. Тимка, давай, ты здесь по хозяйству главный, это же твой дом.

Надя очень устала и опьянела всего от двух бокалов вина. Но долго ворочалась на кухонном диване, не потому что он неудобный – удобный. Однако уснуть всё равно не могла. В конце концов, завернувшись в плед, побрела в гостиную, где, по идее, спал Самуил. Но он не спал, а стоял на балконе. И сигару из Тёнси курил.

– Идеально, – сказала она. – Постою с тобой рядом.

Тот кивнул:

– Я специально для тебя закурил. Сначала хотел впереться с сигарой прямо к тебе на кухню. Но подумал, это уже перебор.

– Может, и не перебор, – улыбнулась Надя. – Не знаю! Но и так хорошо. Странная всё-таки штука – счастье. Иногда оно похоже на боль. Потому что в человеке не помещается. Кажется, изнутри разорвёт. Я вообще-то всегда ощущала себя огромной… Ну чего ты смеёшься? Я не про рост.

– Я смеюсь, потому что курю сигару из Тёнси, – напомил ей Самуил. – Какой с меня спрос.

– Тоже верно. Просто привыкла, что тебя ничем не проймёшь.

– Да ещё как проймёшь. Почти чем угодно. Просто морду тяпкой умею держать. А счастье на боль – да, часто бывает похоже. Потому что не помещается, ты права.

Я теперь гораздо лучше тебя понимаю, – подумала Надя. – Что такое влюбиться в духа. Ещё, считай, ничего не случилось, только увидела наяву эту тень из картины, а всё уже изменилось, я стала совсем другая. Больше не будет, как раньше. Как раньше, я уже не смогу.

А вслух она попросила:

– Дай мне твою сигару. Не курить, подержать в руках.

– О, вы тоже не спите. Это вам повезло. То есть, тебе повезло, – улыбнулся Тим Самуилу. – Надю я бы не трогал, а тебя собирался будить.

Он вышел из спальни, закутанный в плед, как Надя. И такой же одновременно довольный и хмурый. И явно слегка не в себе.

– Чего это ты меня бы не трогал? – возмутилась Надя. – Я тоже твой друг!

– Так к тебе идти дальше. А он прямо здесь, в гостиной. Очень удобно. Споткнулся, упал, вцепился и кричишь: «Спаси, караул!»

Самуил удивился:

– Зачем спасать? Ты же в полном порядке.

– Мне приснился кошмарный сон. Что я – поэт из ТХ-19. Непризнанный гений. Пишу, как положено, в стол.

– Ужас какой! – содрогнулась Надя.

А Самуил только пожал плечами:

– Ничего особо ужасного, по-моему, в этом нет.

– Ужас в том, что мне это понравилось, – признался Тим. – И образы сами внутри возникали. И я нашёл нужный ритм. Ещё немного, и я бы втянулся. Проснулся бы настоящим поэтом. И как бы я после этого жил?

– А ты запомнил, что у тебя получилось? – оживились Надя и Самуил.

Тим пожал плечами:

– Может быть, и запомнил. Но когда проснулся, оказалось, что на самом деле в моих стихах вовсе не было слов. Были звуки. Гулкий колокол, тоненький колокольчик. И то ли труба вдалеке, то ли просто ветер. И как будто трещит, разгораясь, костёр. И ещё в моих стихах были запахи. Мокрый асфальт и дым, и словно бы жарят рыбу, но не рядом, а далеко. И как будто кто-то кого-то зовёт из окна; по идее, это не запах, а звук, но у меня ощущался как запах… Так, стоп, я понял уже. Это мне только казалось, что я поэт