Сад эдельвейсов - Лили Мокашь

– Ася, ты делаешь ей больно! – Именно эта фраза дошла до меня – и оглушила, как гром посреди ясного неба.

Стас крепко давил на мою руку, пытаясь расцепить хватку. Только тогда я наконец проследила за его взглядом и вместо привычной кисти увидела черную лапу. Длинные когти прорвали ткань пледа насквозь, и на поверхности уже проступила кровь. Она растекалась однотонным пятном, добавляя светлому пледу контрастный узор.

Мне стоило огромных усилий разжать пальцы. Осознание накрыло меня бетонной плитой: я хотела сделать ей больно. Хотела почувствовать сладкий привкус возмездия после всего, через что она заставила пройти меня, пройти папу. Обида обжигала нутро, подпитывая ярость. Быть чудовищем просто. Достаточно только поддаться порыву. Сохранить в себе человека – это уже совсем другая история.

«Ты знаешь, чего хочешь», – шепнул на ухо Каандор, и, казалось, послушаться его так легко, но в то же время внутри извивалось сомнение. Оно копошилось, привлекая к себе внимание, и, в противовес обиде, голосом рассудка напоминало, что жизнь проста только на бумаге. Не существует полностью черного и тем более белого. Есть только полутона. И каким сегодня я разбавлю свою душу больше, стоило решать взвешенно.

Сила опьяняла, животная натура кричала, ведомая инстинктами и тайными желаниями. Но одно дело – сиюминутная мысль «а что, если» и другое – когда, отходя от теории, ты все же решаешься перейти к действиям.

Ничто не могло отменить поступки Марии, как и повернуть время вспять. Но в моих силах было очертить жирную предупредительную линию, которую ей нельзя больше переходить. Пусть сейчас внутри нет сил простить и уж тем более отпустить прошлое, однако готова ли я лишить нас обеих шанса по-настоящему друг друга узнать в будущем? Она была моей матерью. Неидеальной, сумасбродной и опасной в своих идеях, но все же матерью.

Стоило мне остановиться и хорошенько подумать, как гнев отступил. И пусть угли внутри еще дотлевали, способные разгореться вновь с новым жаром, я управляла собой.

Я сделала шаг назад, давая матери больше пространства. Ее губы дрожали от страха. Только когда прошло некоторое время и мама убедилась, что я не накинусь на нее вновь, она дала волю слезам. Стас позволил ей прильнуть к своей груди. Он приобнял ее обеими руками и положил подбородок на самую макушку, тихо приговаривая «тш-ш… тш-ш». Стас покачивал ее в объятиях, как маленького ребенка, которого только что наказали родители и он искал утешения у доброго дяди.

Стоя так рядом с моей матерью, Стас несколько раз покосился на мою руку, и когда я наконец обратила на нее внимание сама, то поняла, что когти Каандора ушли и осталась только обычная человеческая рука. Никаких длинных изогнутых когтей. Привычная слегка бледная кожа.

Я опустилась на колени и приложила руку к лицу отца, проверяя, есть ли дыхание. С виду папа мирно спал, пусть и в довольно необычном для этого месте. Я попробовала потормошить его за плечо, чтобы разбудить, но безуспешно. Оставалось только подождать, пока спадет мамино заклятие, хотя я не была уверена наверняка, что это работает именно так: вдруг это что-то вроде той сказки, где злая ведьма отравленным яблоком погрузила девушку в сон и теперь разбудить ее сможет только поцелуй истинной любви? Если дело обстояло так, у нас большие проблемы. Мама, вероятно, любила папу. Но могла ли истинная любовь состоять из недомолвок и противоречивых целей без оглядки на мнение партнера? Мама только и делала, что принимала решения сама, – и ладно бы если это касалось персонально ее, но она определяла и то, что нужно или не нужно знать отцу, не говоря уж о том, какую жизнь вести мне. Именно это и казалось мне неправильным.

Тем не менее без ее помощи папу мне вывести из магического сна не удалось. Пусть я и злилась, мне была некомфортна сама мысль, что на секунду я утратила контроль и поранила мать, извиняться не хотелось тоже. Почему-то сейчас это казалось ошибкой. Начни я просить прощения за свой пусть и неосознанный, но все же поступок, мама наверняка попытается развернуть ситуацию в свою пользу и разыграть карту заботливой женщины, что желает другим только добра. Эти чары лишь разозлят меня еще больше.

Стоять без дела казалось мучительным, поэтому я нашла чем занять себя. Стянув с ручки на дверце духовки кухонное полотенце, я принялась складывать на него осколки, которые когда-то были красивой кружкой. К счастью, в основном фрагменты были крупными и собирать их оказалось достаточно легко. Когда я закончила с большей частью, то прошла в ванную комнату и достала из шкафчика под раковиной совок с щеткой, чтобы собрать мелкие части, не порезаться в процессе и не оставить ничего на полу.

Когда я вернулась к кухонному островку, Стас и мама уже присели на корточки и вытирали остатки чая с пола. В молчании мы прибрали следы неприятного происшествия. Тишину нарушало лишь мамино редкое шмыганье носом. Она уже не плакала, хотя продолжала выглядеть виноватой. Мой взгляд скользнул к ее плечу. Кровь на пледе потемнела, и я почувствовала небольшое облегчение: к счастью, рана не была глубокой, раз пятно не увеличивалось.

– Разбуди отца.

Мать вновь одарила меня умоляющим взглядом, но я оставалась непреклонна:

– Разбуди.

Она поднесла раскрытую ладонь к папиному лицу и легко махнула рукой от подбородка вверх, к волосам. Отец тут же распахнул глаза и, как после страшного сна посреди ночи, резко втянул через нос воздух. Придя в себя и осознав, что он на собственной кухне, он размяк. Рука потянулась к заспанному лицу, будто ничего необычного не произошло. Удивительно, но отца даже не смутило, что он лежал на полу.

– Простите, – он потер пальцами переносицу, – совсем с этими ночными патрулями последнее время не высыпаюсь.

– Дело не в патрулях, – заверила я отца и протянула руку, предлагая помощь, чтобы подняться. – Это мама так тебя.

Знакомая серьезность вернулась на его лицо. Он не стал принимать мою помощь. Для начала отец просто сел и подтянул к себе колени, обхватив их руками, сложенными в замок.

– Так, – начал он, – это уже интересно. И что на этот раз мне не стоило узнать?

Удивительно, как быстро папа понял, что к чему. Видимо, подобное происходило не в первый раз, и если чему-то жизнь отца и научила, то это бдительности к женщине, которую, по неизвестной мне причине, он продолжал любить сквозь года.

Мария поправила на плечах плед и опустилась рядом с отцом на колени. Папа нахмурился, и