Апокалипсис 1920 - Артем Рудик

стараясь лишний раз не ступать на половицы. Впрочем, в доме всё равно никто не реагировал на шум, что для нас самих звучал, будто взрыв гранаты.

Так, мы дошли до приоткрытой двери, из-за которой лился свет. Через щель я сразу увидел старого волка, что молился на икону вслух: "Прости меня, грешного, за то, что насиловал, ростовщичествовал и убивал. Прости меня, Господи, за всё, что неправильного в этой жизни совершил. За все грехи мои, за измены, за смерти, в коих был повинен. Раскаиваюсь я перед твоим лицом!"

В комнате он был один. Я шёпотом сказал Марии:

– Найдёшь его жену? С ним я разберусь сам, но лучше бы, чтобы никто не поднял лишней тревоги.

Она кивнула, вскинула пистолет и удалилась на дальнейшие поиски. Я же тихонько приоткрыл дверь и вошёл внутрь. Морозов заметил меня, лишь когда я взвёл курок. Он в ужасе развернулся и с остекленевшими глазами уставился на винтовку, направленную прямо на него.

– Каешься, гнида?

– Кто ты такой?! – спросил он, ведь не видел моего лица. Я спрятал его за холщовым капюшоном с прорезями для глаз.

– Тот от чьей карающей длани тебе не уклониться. Можешь просить бога остановить пулю, но справедливость тебя настигнет. Ты богат. Тебя боятся селяне, а царская армия и жандармы тебя защищают. Но кто тебя защитит сейчас?

Он молчал, потупив взгляд.

– КТО ТЕБЯ ЗАЩИТИТ СЕЙЧАС? – спросил я снова, грозно.

– Никто... – сказал он, потерянно.

– И как тебе чувствовать себя вровень с теми, кто страдал из-за тебя? Каково тебе сейчас?

Он снова нервно сжал губы, не найдя в себе сил ответить. В ярости, я ударил его прикладом со всей дури, от чего он упал на спину, выплюнув пару зубов. Поставив ему ногу на грудь, я упёр ствол в его щёку и произнёс:

– Ты даже не задавал себе таких вопросов, ведь так? ТАК?! Не думал, что однажды тебе приставят пушку к виску. Максимум, что тебя заботило, так это то, что с твоей гнилой душой будет после смерти. При жизни ты даже не мыслил о каре, да? И поверь, я хотел бы, чтобы ты страдал также, как все те, кто пострадал от тебя. Но я не могу это устроить. За то я могу подвергнуть страданием твою семью. Как тебе идея? Даже жаль, что ты не увидишь этого. Потому что для этого необходима твоя смерть.

Без сомнения, я нажал на спусковую скобу. Выстрел. Брызги крови повсюду. Я дышал тяжело. Адреналин ударил в голову, подарив мне на секунду странное чувство... свободы. Когда я оторвал взгляд от тела, то увидел, что в коридоре стоял парень в ночной рубахе, что был чуть старше меня самого. Купеческий сын.

Он был не в силах даже пошевелиться от страха. С места его сдвинуло только внезапно прозвучавшие из коридора два выстрела. Он в ужасе дёрнулся, а затем хотел было развернуться и бежать, но я быстро выстрелил ему в ногу. От этого он тут же упал на пол, вскрикнув.

Я подбежал к нему. Тут же, возникла и Мария, с ещё дымящимся Волкаником. Мы, не сговариваясь, направили оружие на беглеца, заставив его замереть и безмолвно смотреть на нас двоих.

– Убил эту зажравшуюся скотину? – спросила меня девушка.

– Да. А ты расправилась с его женой?

– Да. Ещё и вскормыша прибила.

– Вскормыша то зачем?

– Мы же вроде как мстим, нет?

– Мы не можем убивать детей. Это против любой морали.

– Этого тоже хочешь оставить?

– Да. Пусть страдает сиротой. Как я страдаю без матери и отца.

– Это конечно менее жестоко... – крыса закатила глаза, и продолжила, – Но тебя не колышет ли тот факт, что он всем про нас расскажет.

– Не расскажет. Мы отрежем ему язык и выбьем все зубы.

– Это, конечно, совсем не жестоко! – Мария покачала головой, возмущенно.

– Просто подержи!, – сказал я, протягивая ей ружьё и опускаясь к пасти волчонка.

Отцовский нож приятно лёг в руке.

---

Не все ль равно?! Играя и маня,

Лазурное вскрывалось совершенство,

И он летел три ночи и три дня

И умер, задохнувшись от блаженства.

---

Мы с Марией сидели на крутом берегу сибирской реки. В одной руке моей лежал кровавый нож. В другой язык, что был мне в качестве трофея. Над горизонтом загорался рассвет и солнце медленно поднималась, окрашивая небо в голубой, и заставляя исчезать звёзды.

– И что теперь, ты чувствуешь свободу? – спросила девушка, украдкой смотря на моё потерянное выражение.

– Я всё ещё ощущаю несправедливость. – сказал я.

– И что ты будешь делать?

– Помнишь легенду, которую брат моей мамы нам рассказывал?

– Дядя Бронислав? Да, я помню. Она была про Беловодье.

– Я тут много думал о всяком. О том, что происходит здесь. О том, что богатые, вот так просто, могут оставаться безнаказанными просто потому, что они богатые. О том, что здесь, на этой огромной, безграничной каторге нас губят и над нами возвышаются. Я думал о том, что лучшие люди уходят, пока ублюдки кутаются в шелках. Я думал о том, что бог не может здесь, в этом мире, карать злодеев и защищать праведников. А может лишь мучать их и убивать.

– И ты хочешь уйти к Беловодью? Но ведь это легенда, его на самом деле нет.

– А разве важно, что это просто старообрядческий миф? Я верю, что может быть такая страна. Страна, где нет богатых и жандармов. Страна,