Слеза Иштар - Lark A. Bratenska

никогда не простит его за предательство. И правильно сделает.

А теперь он предает снова. Этого юношу, который смотрит на него как на наставника.

«Я должен рассказать ему правду», – подумал Вульф, но тут же одернул себя. – «И что тогда? Часовщик уничтожит меня. А Тим… что станет с ним?»

Он сжал кулаки так, что костяшки побелели. Выбор. Всегда выбор. И никогда нет правильного решения.

– Лорд Вульф, очнитесь уже! – Тим стукнул наставника кулаком в грудь и поморщился, будто о стену саданул.

Волк встретился взглядом с художником и принял решение. Не сейчас. Ещё не время. Но скоро.

Он молча развернулся и вышел из комнаты, чувствуя, как с каждым шагом часть его души остается позади, с юнцом, которого он придает своим молчанием.

***

Оставшись один, Тим вздохнул. Что-то менялось. Вульф всегда был странным, но сегодня… сегодня он выглядел напуганным. А Вульф никогда не боялся. Даже когда рассказывал о войнах между мирами, о падении империй, о том, как аритмики – существа хаоса – пытались разрушить Клокхолл.

«Аритмикс, – вспомнил Тим слова наставника. – Дружок Часовщика. Или враг? Кто-то, кто любит подначивать. Жук… Что это значит?»

Игнорируя окружающих, Тим выскочил из Логова Лорда Вульфа.

Тим называл такое состояние про себя «белым шумом», когда из-за обилия мыслей он не мог уловить нить. Ему нужно было «на воздух», попрыгать. В самом прямом смысле. Он буквально ощущал зуд в ногах, нервические импульсы:

«Так-так-так… Не могу сосредоточиться. Вот о чем я думал?..

Хорошо, что челка отросла, можно спрятаться от этих вездесущих взглядов…

Вон тот, в несуразном сиреневом балахоне, вот что он пялится… Лучше пусть под ноги смотрит… Я ж говорил! Ха! Так тебе и надо! Теперь твой драгоценный балахончик прекрасного серо-буро-малинового цвета.

Смешок сам вырвался из моего рта. Такой громкий фырк, что я даже замер. Встретился взглядом с бедолагой. Ну что уставился? Мне твои малиновые глаза сниться не будут, даже не надейся.

Ноги зудят, хочется побыстрее сбросить это напряжение.

Шлеп, шлеп, хлюп…

Вот я и поплатился. Правую ногу будто обожгло, она потяжелела и раздался грохочущий чавк…

Да, башмаки пора бы починить, а лучше бы новенькие… только где…

Что это снова?

Иногда я жалею, что наушники еще не изобрели здесь, а контрабандой протащить нет никакого смысла. И так меня чудаком все считают.

А сами они кто? Живут в своих провонявших мочой, потом, керосином, смешанных с запахом стряпни, полных отбросов кварталах, радужные лужи с ошметками не пойми чего. Б-р-р… Я почувствовал во рту привкус железа и облизал губы. Снова прикусил щеку. Она словно поняла, что о ней речь, и запульсировала болью.

Так вот, этот город… Вот смотрю и зацепиться взглядом не за что. Серое всё или ржавое. От керосиновых светильников першит в горле. Пора бы уже на электричество переходить. Экономят…

Постоянный гул всего: паровых двигателей, дирижаблей, омнибусов, человеческих голосов – такая какофония, что я автоматически отключаю слух.

Но вот иногда пробивается. Как сейчас.

Так что это и где?

Большой палец правой ноги, кажется, перестал чувствовать, а нет, чувствует. Между ним и соседним пальцем будто наждачка крупного зерна попала. Я наклонился, чтобы вынуть… Ну вот, прощай любимый башмак… Моя нога стояла на мокрой брусчатке в облепленном серой грязью дырявом носке, из которого выглядывал сизый палец.

Я понял! Что это был за звук. Это злосчастная Орисс кричала мое имя на весь квартал Логова. Пронзительный и вместе с тем низкий голос, я спиной ощутил вибрацию, аж мурашки пробежали. Щекотно».

***

«Ну вот что ей-то от меня нужно?» – подумал с досадой Тим. – «Она же спать должна…»

Огибая зловонные лужи с мусором, Орисс бежала к нему. Под ее ногами чавкало, мутно-землистые густые капли вылетали из-под подошв ботинок и оседали на подоле темной юбки.

«Зачем она нацепила светлые ботинки?» – промелькнуло в голове Тима.

Пыхтя громче парового двигателя, женщина подскочила к юноше, по ее щекам медленно расползались малиновые пятна.

– Тим… – Орисс уперлась руками в середину бедер, пытаясь отдышаться. – Ты проводишь меня в Квартал Равноправок?

На него снова смотрели два больших радужных глаза.

Он помотал головой и пробормотал:

– Не сейчас…

Орисс смотрела ему вслед, как он исчезает в толпе. Сжала кулаки. «Терпение, – сказала она себе. – Ты не можешь форсировать события. Он должен прийти к правде сам».

***

Вечер опускался на Клокхолл неравномерно – в одних кварталах уже наступила ночь, в других еще догорал закат. Тим шел по мостовой, не разбирая пути, пока не оказался у знакомой двери таверны.

Тиму нравилось коротать вечера в «Шхуне». Он мог и сытно поесть, и сделать пару-тройку набросков. Тусклый свет от керосиновых фонарей рассеивался сквозь клубы табачного дыма. Смесь запахов тесно переплеталась и густо била в нос: квашеной капусты, эля, браги, кислый и терпкий – немытых тел, перегара, жареных потрохов и овощей…

Именно сегодня молодому художнику хотелось просто порисовать. Он, почти не задумываясь, водил по бумаге рашкулем, растушевывал пальцами, накладывал черточку за черточкой, добиваясь идеального результата.

– Ску-у-у-у-чно… – протянул насмешливый, слегка надтреснутый голос. Когда же Тим никак не отреагировал, добавил: – Смерте-е-е-е-льно ску-у-у-у-чно!

Художник вопросительно взглянул из-под челки. Рядом с ним нависал худощавый и неестественно высокий мужчина, но какой-то нечёткий. Казалось, что он видоизменяется прямо на глазах, будто не может определиться, каким ему предстать перед Тимом.

– Мы знакомы?

– Мсье Ренар, к Вашим услугам, mon cher Тим, – видоизменяющийся театрально отвесил поклон.

И вот уже перед художником красуется фигляр в шутовском колпаке с бубенчиками, на нем вишневый сюртук с охряными рукавами и лацканами, а золотистые глаза так глумливо смотрят, что Тиму захотелось рассмеяться. Очень уж щекотный взгляд получился.

– Допустим, – кивнул он, – и чего же Вам надо, мсье Ренар?

– Сущий пустяк, mon cher Тим. – Худощавый всплеснул руками и протянул карту. – Сегодня тот самый день, Тим. Тот самый… Тимми… День, когда всё может измениться. Или не измениться. Как карта ляжет, mon ami. А карты… – он подмигнул, – карты любят играть с реальностью. Ты ведь понимаешь, что каждая карта – это не просто картинка? Это дверь. Возможность. Выбор, который ты еще не сделал, но уже можешь. Или наоборот. – Он рассмеялся. – Впрочем, зачем я тебе всё это объясняю? Ты художник. Ты и сам создаешь двери, даже не замечая этого.

На этих словах Трикстер растворился в табачном дыму, а карта нырнула художнику в карман куртки.

– Ну, щенок, шесть карт бери, две – в криб. –