Дочь врага Российской империи. Гимназистка - Василиса Мельницкая

Яра хотела убежать. Да хотя бы к соседке, тете Лине, и уже от нее позвонить бабушке. Номер Яра помнила наизусть. Ей нужен был кто-то знакомый, кто мог рассказать, что происходит, кто мог утешить, объяснить.

Но ее не пустили. У детской дежурил полицейский. А после, вечером, когда Яра устала бояться, за ней, и правда, пришли.

Женщина в строгом сером костюме велела одеваться. Из вещей Яры она выбрала самое невзрачное платье и самые простые туфельки.

Там, куда она привезла Яру, и это отобрали. Выдали другую одежду — некрасивую, из грубой ткани. И обувь, что тут же натерла ноги.

Несколько дней Яра провела в приемнике-распределителе. Она почти не ела, плохо спала, звала маму и плакала. С ней не обращались плохо. Просто не обращали внимания. И других детей Яра не видела.

А потом…

Потом ей сказали, что мама и папа за ней не придут. Что она, Яра, сирота. И что папа совершил преступление, и боярского рода Морозовых больше нет, и никому она не нужна. Она теперь просто Яромира, не боярышня, и жить будет в приюте, вместе с другими бедными детьми-сиротами.

В приюте для девочек Яру приняли неплохо, но там все казалось другим, непривычным. Не было отдельной комнаты и мягкой постели: одна спальня на всех и кровати в два яруса. Ели в общей столовой, и кормили сытно, но однообразно: каши, супы, а из мяса только котлеты. На прогулку девочек выпускали во двор. И все носили одинаковую одежду.

Яра… как-то справлялась. И с горем, что прятала ото всех. И с непривычным образом жизни. С новыми обязанностями. Девочки по очереди дежурили: следили за порядком, помогали накрывать на стол, убирали посуду, подметали двор. Но ей все казалось, что этот кошмар закончится, что мама и папа вернутся, заберут ее домой, что они будут жить, как прежде. Она мечтала об этом, представляла и как-то… проговорилась. Поделилась мечтами с подружкой, тихой девочкой Соней, с которой они незаметно сблизились.

Соне нравились рассказы о жизни настоящей боярышни, однако хранить секреты она не умела. Или их разговоры подслушали. Яра предпочитала думать, что подслушали. Определенно, кто-то из старших, потому что Яра не знала, какое преступление совершил ее отец. А те, кто избивал ее по ночам, знали наверняка, потому что называли дочерью предателя, дочерью врага. И били зло, жестоко, без пощады.

Я стояла у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу. Окно выходило в больничный двор, и я видела голые деревья, кусты и дорожки парка, присыпанные снегом.

Зима. Яра жила в приюте где-то полгода. А потом ее убили.

Не забыть бы поблагодарить Мару при следующей встрече за то, что воспоминания смазанные, нечеткие. Общую картину я представляла, но без подробностей. И без них… слишком тяжело.

Слишком тяжело представлять, как маленького ребенка накрывают одеялом и бьют… ни за что. Из-за классовой ненависти? Из-за того, что она посмела родиться аристократкой? Или из-за того, что сделал ее отец? Видимо, он совершил ужасное преступление, если даже дети в приюте вымещали злобу на его дочери.

Воспоминаний Яры не хватило, чтобы составить представление о мире, но с этим я как-нибудь разберусь. Пока достаточно того, что нет проблем с языком, чтением и прочими обычными вещами. Гораздо сильнее волновало то, что завтра меня вернут в приют. К убийцам Яры, которые навряд ли обрадовались ее чудесному спасению.

Может, это все же совпадение? В сарае ее заперли, а огонь — случайность? Яра не помнила подробностей.

Я не помнила. Надо привыкать, что она — это я. Иначе, и правда, с ума сойду.

На обед я пришла с опаской. Если Матвей понял, кто я такая, и растрепал остальным, то ожидать можно всякого. Бить, наверняка, не будут, все же это больница, тут полно взрослых, но перевернуть на меня тарелку супа могут вполне.

Однако я ошиблась. На меня никто не обращал внимания, и удалось пообедать спокойно. Мура сделала вид, что меня не заметила. Матвей и вовсе не появился в столовой. Наверное, его выписали.

А после и вовсе повезло. Новая дежурная медсестра Верочка вела себя приветливее Марии. И, кажется, Николай Петрович попросил ее приглядывать за мной. Она принесла мне в палату книжки и вкусные булочки с корицей, а я воспользовалась случаем, чтобы узнать больше о Николае Петровиче.

Верочка с удовольствием болтала, пока я помогала ей крутить тампоны из марли. Сворачивать из полоски ткани аккуратный треугольник я научилась быстро.

Николай Петрович Михайлов — светило магической медицины, детский хирург, один из известных врачей Москвы. Настолько известный и уважаемый, что у него свое беспрофильное отделение, где он лечит самых тяжелых пациентов всех без исключения сословий.

Тут я не выдержала и спросила о Матвее. Стало интересно, чем он был болен, что оказался в отделении у чудо-доктора.

— А, Матвейка, — улыбнулась Верочка. — Обаятельный мальчишка. Он и тебе понравился? — Она лукаво улыбнулась.

Мне⁈ Да он сопляк, ребенок… Я вовремя прикусила язык. «И ты ребенок, Милочка», — сказала я себе. К слову, Милой меня звал только Николай Петрович. Остальные просто сокращали имя до Яры.

— Он с дерева упал, — продолжила Верочка. — И на металлический прут напоролся. Откровенно говоря, тут врач с седьмым уровнем справился бы, но Матвейка из Шереметевых, сам старый князь просил Николая Петровича им заняться.

Морозовы — бояре, Шереметевы — князья. Империя, значит. Не удивлюсь, если император — Романов. Москва вот есть. Причем, не столица. Столица — Санкт-Петербург.

Я никогда не увлекалась историей, но основное, безусловно, помнила. На сестринском посту мне удалось узнать дату из календаря. Шестнадцатое января тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Я же жила в двадцать втором веке. Если представить, что эти два мира относительно одинаковые, то разница во времени — лет двести. И одно важное отличие: в этом мире не было революции семнадцатого года. Или была, но победили не большевики. И, кажется, магия пришла в этот мир раньше, чем в мой.

Откровенно говоря, воспринимать действительность стало проще, когда я провела параллели и зацепилась за знакомые факты. Подробности узнаю позже, а пока достаточно и этого.

— А Николай Петрович кто? Князь или граф? — спросила я, напоминая Верочке о теме разговора.

— Ой, что ты, — засмеялась она. — Он из казаков.

Если я ничего не путаю, то казаки — это бывшие крестьяне, в том числе, и беглые.

— А вот жена его — из дворян,