Санки - Анна Кудинова

Ознакомительный фрагмент

слишком много бумаги одновременно. Следовало подождать, пока бумага размокнет, но времени на это совсем не было. Я спешно полез на антресоль за вантузом, с трудом представляя, как им пользоваться, видел всего пару раз, как папа, наклоняясь перед унитазом, делал возвратно-поступательные движения. Наверно, это не сложно, а иначе были бы специальные курсы по чистке унитазов от застрявших в них листков дневника. Очень высоко, мне нужно еще несколько сантиметров, я уцепился за пакет и потянул его, из пакета посыпался разный хлам: запчасти от старого аквариума, фильтр, трубки, блоки для воздуха. Последним, ударившись об мою голову, вылетел и вантуз. Я спустился и не раздумывая стал повторять вспомнившиеся движения – ничего не получалось, возможно, нужно больше сил. Я выдохнул, протер неприятно влажный лоб и снова погрузился в унитаз. Брызги летели во все стороны, но бумага упрямо не поддавалась давлению. Стрелка на часах ползла вниз, словно растаявшее масло на тарелке. Вот-вот откроется дверь, и тогда мне точно не жить. Напрягаясь, я чувствовал, как зудят свежие синяки на ногах и ломит спина от сегодняшнего удара об стол.

Я понял, что в работе с вантузом главное – не скорость, а глубина погружения и величина давления, с каждым разом я улавливал маленький прогресс, у меня уже начало получаться и стало походить на рыбалку: еще пару минут – и рыба будет на крючке, мне даже стал нравиться этот процесс. Я сделал очередное возвратно-поступательное движение, надавил плавно что было силы и готов был выдернуть вантуз, как вдруг распахнулась дверь. Я обернулся и машинально дернул. Бумага вместе с тайным содержимым нашего унитаза вырвалась на поверхность и, словно профессиональный серфингист, на гребне волны, перехлестнув через край унитаза, выкатилась на пол. У мамы на лице застыл ужас, а папа ничего не видел за застывшим туловищем мамы, он просунул голову между ее рукой и стеной будто жираф и вопросительно посмотрел на меня.

– Я тут решил прибраться, – пришло мне в голову, но белые обрывки дневника предательски выдали правду.

Вечером, сидя за столом, папа перелистывал страницы дневника и подозрительно всматривался в сгибы, пытаясь найти место, из которого пропали листы.

– Почему дневник не пронумерован? – обратился он к маме, оторвав проникновенный взгляд от стола, и получил в ответ немое пожатие плечами.

Мама пряталась за кухонной утварью, погруженная в свои дневные дела, не желая вникать в проблему. Она часто приходила домой словно робот с заданной программой, и любое отклонение от нее вводили ее ступор. А я знал – дневник нельзя нумеровать, нужно оставлять человеку право на личную жизнь, на такую, о которой никто не узнает, – озвучить эту позицию я, конечно, не решился. Весь вечер в нашем доме царила немая тишина, которую разрывал лишь шелест бумажных страниц. Это было вроде наказания, созданный траур призывал меня к совести и размышлению над своими действиями.

Наконец-то этот день закончился, мама вышла из ванной и, заглянув ко мне, отправилась спать. В комнате запахло кремом для рук и огуречной маской, это ее вечерний запах, он стал таким родным, что, если бы мне заменили маму, я попросил бы новую пользоваться этой же косметикой и вовсе не заметил разницу. Я лег и начал думать о санках, периодически остро и метко стреляя взглядом в то место, где они обычно появляются. А чтобы бы сделал Ден на моем месте, если бы эти санки явились к нему? Я повернулся на спину и уставился в потолок широко открытыми глазами. Ден бы не плакал, не убегал, не вырывал бы страницы и не бегал ночью по улице. Он просто подошел бы к этим санкам, прищурив один глаз и подняв бровь, сжал кулак и треснул бы своей жилистой рукой так… так… так… сильно! Что санки разлетелись бы на мелкие щепки. А потом он спокойно, без паники взял бы совок, собрал все обломки и выкинул их в мусор. Я представил это так красочно, что у меня перехватило дыхание. Обычно я не одобряю жесткие насильственные методы Дена, но именно в этой ситуации готов действовать любыми доступными мне способами.

Я открыл глаза – 4:15. По стене в лунном свете бежали темные пятна, отражая падающие хлопья снега за окном. Санки стояли на своем месте, я узнавал их по характерному запаху и холоду, исходящему от металлических лезвий, хоть они и стояли достаточно далеко от меня, холод я ощущал даже через одеяло. Я сжал кулак и разозлился, но этого было недостаточно для того, чтобы разнести санки в пыль. Я вспомнил Дена, как он ударил меня по лицу, вспомнил, как он выкрутил мне руку в прошлом году и я заплакал от боли, вспомнил, как он смеялся, поставив мне подножку, я тогда катился кубарем несколько метров и разодрал ногу так, что не мог ходить много дней. Воспоминания нахлынули на меня разом, и наконец-то: все, что происходит со мной сейчас, – это тоже из-за него. Я сжал челюсти так, что в висках начало стучать, собрал весь свой гнев и вскочил с кровати – удар! Я пробил деревянную поверхность, и кулак вошел в пустое пространство. Раздался грохот, мне на голову повалились книги и прочий хлам, годами лежащий на шкафу, словно шапка. Дверь распахнулась, загорелся свет, и родители одновременно вбежали в комнату. Мама что-то визжала на своем паникующем языке, а папа бросился ко мне и вытащил мой окровавленный кулак из пробитой фанерной стенки шкафа. Кожа почти вся была содрана, но кроме жжения я ничего не чувствовал. Это из-за эмоций, я наконец-то победил эти санки, больше они меня никогда не потревожат. Их обломки остались под горой упавшего хлама, который можно заодно и выбросить!

– Что случилось? – спросил папа, пока мама промывала мою ободранную руку перекисью водорода.

– Мне приснился страшный сон, я убегал от монстра, – пробормотал я, залипнув на шипящих пузырьках крови («Врёшшшшшь, врёшшшшшь», – шептали они как будто наяву).

– Вот! Я же говорила! – укоризненно прокомментировала мама наконец-то вменяемым голосом. – Все эти игры и журналы до добра не доведут.

– Ладно, завтра разберемся, а сейчас надо спать, – закончив бинтовать мою кисть, папа снял очки и протер красные глаза большим и указательным пальцами к центру.

Утро. Суббота.

Дверь глухо хлопнула, а телевизор продолжал бубнить какие-то утренние новости. Папа ушел по своим «выходным» делам, а мама все еще копошилась в кухне, но вскоре звуки стихли и дверь хлопнула еще раз – правда, по-другому: громче и быстрее, это мамин профиль – ушла