Убийство в заброшенном подземелье - Андрей Волковский

жаждало встречи со своей жертвой. Осталось только улучить момент.

Нокс Стезиус посмотрел на преследователей и улыбнулся. В его руке сверкнуло волшебное огниво, и Скай наконец узнал знакомый запах, смешанный с парами скипидара: алхимическое горючее. Волшебник замер как вкопанный. Данн тоже остановился, учуяв опасный запах. Ниар почти врезался в дознавателя и встал рядом. Пит и Ник застыли, глядя на волшебников.

– Вот так встреча! – насмешливо произнес злодей. – Даже сынок разлюбезный пожаловал!

Ниар дернулся ответить, но Данн жестом остановил его.

– Нокс Стезиус, я дознаватель Охраны Гильдии. Вы арестованы по подозрению в совершении тринадцати убийств.

– Ну положим, еще не арестован… Стоп-стоп, ни с места! – Нокс воззрился на Пита и выразительно взмахнул огнивом. – Ты, видимо, не волшебник, если не понял, чем здесь пахнет. Алхимия, дружочек, алхимия. Один шаг – и все здесь охватит пламя!

Блеск в глазах Нокса был совершенно безумный.

– Я так давно хотел узнать, почему огонь… – еле слышно прошептал он.

– Это из-за бабушки? – спросил Ниар.

Его голос звенел от напряжения и звучал по-детски высоко.

Лицо Нокса исказила злоба:

– Замолчи! Не смей вспоминать о ней!

– Но вы-то вспоминали, – заметил Скай. – Мы видели кресло у окна.

На него Нокс орать не стал. Кивнул, задумчиво и даже печально.

– А при чем тут картины? – требовательно спросил дознаватель.

– Картины – это просто способ! – тут же улыбнулся злодей.

Улыбка у него была премерзкая.

– Просто способ, – повторил он. – Я всегда хотел сделать так, чтобы мне стало спокойнее. Просто не знал как. А потом нашел музей деда. И его дневник.

Нокс плотнее прижал к груди растрепанную тетрадь, из которой торчали закладки и вложенные листочки.

– Дед был такой же, как я. И ты, Ниар, точно такой же. Не надейся, что ты что-то изменил, уйдя из дома. Мы другие. И я, и дед, и ты. Мы особенные!

– Ваша матушка тоже была особенной? – осторожно спросил Скай.

– О да. Она была самой особенной. Самой лучшей. Но она ушла, – он сокрушенно покачал головой. – Забрала отца, а меня оставила. Это потому, что меня она любила меньше, чем его, или больше? Никогда не мог понять… Она часто говорила, что огонь прекрасен. Могла часами смотреть в зажженный камин. Огонь был ее страстью. А красота была страстью деда.

– И убийства, – вполголоса заметил Ник.

– Что? А, нет, убийства, как я уже говорил, лишь способ. Способ запечатлеть красоту. Или страдания, – Нокс снова улыбнулся.

На этот раз его улыбка напоминала оскал живого мертвеца.

– Да, это моя страсть, – кивнул он. – И ты найдешь свою, Ниар. И тогда ничто тебя не остановит. Мы очень упрямы, знаете ли. Почти одержимы.

Ниар что-то тихо пробормотал в ответ, но Скай его не расслышал. Нокс, кажется, тоже.

Он продолжал:

– Я расскажу тебе все, сынок. У меня нет дневника, так что слушай внимательно. Возможно, это твой единственный шанс понять своего отца. И себя. Меня всегда мучило беспокойство… Особенно по весне. Непонятная тревога, тоска, неприкаянность… Когда хочется чего-то, но никак не понять, чего именно. И жизнь теряет краски. Блекнет. Так тоскливо, что дышать невмоготу. Но однажды все изменилось: я увидел Ниру.

Нокс мечтательно прищурился, но стоило Данну пошевелиться, как библиотекарь вновь угрожающе взмахнул огнивом.

Убедившись, что все стоят и слушают, он снова предался воспоминаниям:

– Я встретил Ниру в Школе. Она была так похожа на маму! Тот же взгляд, тот же голос. Тем же жестом она убирала прядь волос за ухо. Так же улыбалась. С ней рядом было спокойно. Даже весной… Я решил, что это знак, и подошел к ней. Отважился заговорить с девушкой чуть ли не впервые в жизни. Сказал, что хочу жениться на ней… – Нокс замолчал, хмуро глядя в прошлое. – О, как она смеялась! Как мама. Та тоже могла вдруг начать смеяться, словно ведьма, а потом внезапно замолкала и снова смотрела в огонь. А Нира не замолкала. Она все смеялась и смеялась, смеялась и смеялась.

Лицо библиотекаря исказилось, но он продолжал говорить:

– Я хотел и слушать ее бесконечно, и ударить ее, заткнуть навсегда. Она развернулась и ушла, все так же смеясь. Как сейчас помню, как солнце путалось в ее волосах, какая прямая у нее была спина, как колыхался подол голубого платья… Она оставила меня. Я был зол. Я был разбит. Дома я поколотил служанку из-за какой-то ерунды. Знаешь, стало легче, но ненадолго. Я пытался понять и наконец сообразил: это потому, что у служанки другое лицо. Другие волосы. Все другое. Нира стройная, а эта – белобрысая толстуха с коровьим лицом. Но, конечно, искать копию Ниры в служанке я не мог. Вскоре я начал обходить публичные дома. Искал девку, хоть чуть похожую на Ниру, чтобы понять, будет ли рядом с ней спокойно. А если нет, тогда заставить ее плакать и молить о пощаде. Но все это было не то!

Нокс раздраженно топнул.

– Однажды я почти случайно наткнулся на денежные отчеты подрядчиков деда. Все знали, что он куда-то спрятал богатства, доставшиеся ему от предков. И я заинтересовался: мне бы не помешали лишние деньги. Искать распутниц нужной внешности и платить им, чтоб они терпели все, что мне заблагорассудится, – это, знаешь ли, накладно. Я занялся поисками и через месяц нашел музей дедушки Трена. О, как я был поражен! Тогда-то я и понял, что мы – особенные. Что-то в нашей крови – от деда к маме, от мамы ко мне, от меня к тебе и дальше, через века и поколения – что-то отличает нас от обычных людей.

Ниар хотел возразить, хотел броситься к отцу, но Данн вытянул руку, останавливая студента. Тот остался на месте, со злостью глядя на отца.

– Я долго и тщательно изучал и картины деда, и его записи, – вещал тот. – Потом купил холст, нашел бродяжку и попытался запечатать ее в полотно. Увы, ничего не вышло: призрака я вызвал, но привязать его к холсту не смог. Со второй бродяжкой тоже ничего не вышло. Пока я делал это, мне было спокойнее, чем обычно. Совсем ненамного, но все ж было. Я решил, что надо действовать точно по инструкции.

Нокс крепче сжал тетрадь.

– Начал изучать живопись – тогда я, кстати, и познакомился с Олкиндером: он давал уроки для взрослых. Своей первой настоящей картиной я до сих пор горжусь! – хвастливо усмехнулся библиотекарь. – До нее было четыре черновика, не считая тех бродяжек. Но черновики не считаются: ни подлинного отдохновения, ни красоты… А вот первая картина вышла на ура. Пусть и по канонам Трена. После второй блондинки я понял, что готов отойти от его образца. Трен был одержим красотой. Он любил ее, свою первую картину. Она была его любовницей, и он мечтал, цитирую, «сохранить истинную красоту на века». Конец цитаты. А