Страшная неделя - Алёна Моденская

По размеру, узору. Узоры. В доме, куда поселили отца Павла, есть вязаные кружевные салфетки. И красивая скатерть. Круглый стол, который Ядвига Мстиславовна украсила вазой с цветами. Туда бы ещё красивый фарфор. Такой, царский, с кучей предметов – молочниками всякими, блюдами. И чтобы ситечки для чая и серебряные ложки.

Так. Стоп. Серебряная ложка и нож.

– Вы серебро почистили? – спросил Новиков, чуть повернув голову.

Отец Павел вскинулся, как будто успел заснуть.

– Это которое вы нашли в доме? Да, а что?

– Там никаких знаков нет? Может, гравировка?

– Кажется, есть. Я, правда, особенно не рассматривал. А что?

– Ну, может, можно как-нибудь по этим приборам священника определить?

– Как? – растерянно спросил отец Павел, глядя на дорогу. Потом сдвинул брови, что-то беззвучно проговорил. И схватил свой листок с именами. Провёл пальцем по строчкам и победно произнёс: – Вот! Глеб Савельев.

– Почему вы думаете, что это именно он? – Новиков мельком глянул на список, но, конечно, ничего не рассмотрел.

– Так тетрадка была завёрнута в платок с вензелями – буквами Г и С. Только его инициалам подходит. И на ложках что-то похожее.

– Может, совпадение? – по привычке усомнился Новиков. Тетрадку-то закопал другой священник. Вроде бы Марк. Хотя она, может, всегда хранилась завёрнутой в тот платочек.

– Может, и так, но дело в том, что эти Савельевы были очень богатыми и могли себе позволить платки с инициалами и серебряные ложки с вензелями. Вы про купцов Савельевых-то разве не слышали?

– Причём тут купцы? – не видел связи Новиков.

– Так этот священник из купеческой семьи. Они перешли из старообрядчества. Одна из самых богатых семей в Черноречье. До Революции, разумеется. Они и лесом торговали, и кирпичом, у нас же здесь везде глина. Пароходы у них были – и грузовые, и пассажирские.

– А потом всё национализировали?

– Ну да, – вздохнул отец Павел.

Новиков повёл плечами. Он никогда не сочувствовал раскулаченным богатеям.

– Ну, допустим. И что это нам даёт? Подробностей-то нет. Как именно этот Глеб Савельев сумел упыря побороть? Может, этой вашей тетрадкой?

– Может, – сухо сказал отец Павел.

– Вы бы как-то всё-таки почитали бы, что там написано, – осторожно сказал Новиков. Но не учить же монаха молиться.

Отец Павел в ответ только промолчал. Так и ехали в тишине до самого Покрышкино.

В посёлке отец Павел сразу указал на музей, где Новиков и припарковался. Вдвоём они вошли в здание. На первый взгляд вроде всё было нормально, во всяком случае, так Новикову запомнилось по прошлому визиту. А вот библиотека оказалась буквально разворочена – на полу раскрытые и порванные книги, стеллажи повалены друг на друга.

И никого.

– И куда народ подевался? – тихо спросил Новиков, подсвечивая фонариком книжный хаос. И тут в темноте окна что-то слабо вспыхнуло. Новиков, перешагивая книжки, подошёл и выглянул на улицу. На заднем дворе музея тёмные фигуры разводили костёр. Быстро узнав Ядвигу Мстиславовну, палкой швыряющуюся в основе для костра, Новиков кивнул священнику и пошёл на улицу.

– Бог в помощь, – произнёс Новиков, когда они с отцом Павлом обогнули музей и оказались на заднем дворе. – Что жгёте?

Пламя тем временем уже объяло нечто, похожее на кучу мятых тряпок.

– Упыря поджариваем, – сказал Гаврил, глядя на огонь. – Хотите кусочек?

– А теперь внятно и по порядку. – Новиков тоже уставился на костёр, в котором медленно растекалась чёрная куча.

– Мы сидели в архиве, – ровно проговорил Гаврил. – Потом послышался такой свист, как будто воздушный шарик сдувается. А в оконную щель пролезла чья-то голова. Я только не понял, а зубищи-то как прошли?

Гаврил посмотрел на Зою, сидевшую на каком-то чурбанчике и таращившуюся в костёр.

– Ладно, – махнул рукой Гаврил. – В общем, он влез, кинулся на Зою, я – на него, а он как будто шёлковый шарф, склизкий такой. А потом Зоя ему в шею канцелярский нож всадила. Всё.

– И что с ним стало? – Новиков никак не мог отвести взгляда от распадающейся на хлопья золы тёмной кучи в костре.

– Он плюхнулся на пол, из дырки кровь стала хлестать. Она вытекла, а он так и остался лежать, как куча тряпья. А там уж Ядвига Мстиславовна подоспела.

– Простым канцелярским ножом? – переспросил Новиков, поверх голов глядя на бывшую учительницу истории.

Та щёлкнула пальцами, что-то взлетело, и Новиков поймал обычный ножик, которым точат карандаши. Только этот был весь в крови.

– Он даже не серебряный, – пробормотал рядом Антон.

Огонь догорел, и на каменной кладке двора осталась лежать кучка чёрной золы.

– А с этим что делать? – спросил Гаврил у Ядвиги Мстиславовны.

– Смешаем с солью и зароем где-нибудь. Например, в его же могиле. – И бабуля стала сгребать золу в обычный бумажный кулёк.

– А который это из четверых? – спросил Новиков, поведя плечами, как после оцепенения.

– Самый свежий, – сказал Антон, тоже потягиваясь. – Который в автобус влетел. Одним меньше.