А. Смолин, ведьмак - Андрей Александрович Васильев

Я ведь так и не отблагодарил домового за то, что он мне помог той жуткой ночью, и это неправильно. Любое доброе дело не должно остаться безнаказанным, этому меня учил весь мой личный опыт. Говорят, что раньше добрые дела совершались просто так, по велению души и сердца, но то было давно, как раз в те времена, когда жил Митрофан, Евстигнеев сын. Сейчас с этим сложнее, и любое доброе дело требует адекватного воздаяния, помимо слова «спасибо», а именно — услуги, по масштабу аналогичной оказанной тебе. Вот меня в свое время Дианка из кредитного выручила, использовав свои связи в МГТУ и договорившись принять отчет на три минуты позже полученного срока, так я ее через две недели отблагодарил, поддержав на кредитном комитете. И не надо путать, это не «ты мне, я тебе», тут немного другие расклады. Хорошее отношение — оно на то и хорошее, чтобы подкрепляться соответствующими поступками. Например — приглашением на поедание пиццы. Нет, услуга Вавилы Силыча тянула на большее, но ничего другого я ему предложить пока не мог.

Ну а не захочет — так это его дело. В конце концов — мне больше достанется. Обожрусь до потери пульса.

Родька спрыгнул с табуретки и, сердито фырча, нырнул в щель у холодильника. Не было его минуты три, а после из этой же щели появились сразу двое — он и наш подъездный.

— Смотри, Вавила Силыч! — возмущенно проорал слуга, обличительно тыкая в мою сторону лапой. — Как такое в руки-то брать можно, а?

— Чайник поставь. Хозяин-от в сухомятку ест, — невозмутимо приказал ему подъездный. — И говори поменьше, не по чину это тебе. Не твоего ума дело, кто что в пищу употребляет. Он доволен? И ты доволен должен быть. Сказано тебе — ешь, так жуй и не рассуждай. Ты кто есть такой? Забыл?

Родька замолчал, хлопнул глазами и полез на стол, где стоял чайник. Судя по всему, слова подъездного оказали на него воздействие.

— Здравствуй, Александр, — степенно поприветствовал меня Вавила Силыч. — Спасибо, что пригласил. Где заказывал-то пиццу? Не у этих, что в тридцать девятом доме сидят?

Не дожидаясь ответа, он влез на табуретку и посмотрел на две еще не открытые коробки.

— «Маэстро», — одобрительно гукнул он. — Эта хорошая, они на начинке не экономят и тесто славное. «Четыре сыра» есть? Я его… То есть их очень уважаю.

— Добрый вечер, — наконец вставил слово я. — Есть «Четыре сыра». Вон в той, левой.

— Неужто есть станешь, Силыч? — не выдержал Родька, сунувший чайник под кран. — Вот это вот?

— Чайник кипяти! — не выдержал я. — Тебе же сказали!

— Верно тебе хозяин говорит, — поддержал меня Вавила Силыч, цапнув кусок желтой, как солнце, пиццы. — Я, Александр, это дело с чайком уважаю. Со сладким.

— Что творится на свете! — как бы себе под нос сказал Родька, но усугублять свое положение не стал.

Мы съели еще по нескольку кусков, в тишине, как и положено степенным людям. Разговор хорош, когда голод заморен, до того он ни к чему.

— Стало быть, достал книгу и нож? — первым нарушил тишину Вавила Силыч, к тому времени ополовинивший свою коробку. — Причем нож сразу в дело пустил. Молодец.

— Видели уже его? — уточнил я.

— Нет, — покачал головой подъездный. — Почуял. Такой предмет да в своем доме не распознать — это кем надо быть? Да и не я один, между прочим.

— Что «не вы один»? — уточнил я.

— Учуял, — усмехнулся подъездный. — Тут кое-кто у твоих дверей надумал ошиваться, черный, с хвостом. Только этот кое-кто к ней подошел — и его как ветром сдуло.

— Кошак! — даже перестал жевать я. — Тот самый?

— Он, — подтвердил подъездный. — Проскочил как-то, пакость такая. Но все, можешь не беспокоиться, ни он, ни его хозяйка сюда больше не сунутся. Они себе не враги.

— Хоть что-то, — обрадовался я.

— А с этим делом поосторожней будь, — Вавила Силыч цапнул еще один кусок пиццы и с уважением посмотрел на фолиант, который я сдвинул на край стола, чтобы не дай бог не заляпать. Почему-то мне показалось, что книге это не понравится. Я знаю, что она неодушевленный предмет, но тем не менее. — Те, кто эту книгу писал — они знали, о чем говорят. У них опыт был и память предков. У тебя ни того, ни другого. Сделать ты, может, что и сможешь, а вот в обратную сторону развернуть то, что сотворил — это вряд ли. Понимаешь, о чем я говорю?

— Вроде как, — я кивнул. — Да оно мне и не надо пока. Не дурак, понимаю, что сначала надо азы выучить.

— Понять, Александр, — покачал головой подъездный. — Не выучить. Понять. И принять. Тут одной памятью не обойдешься, тут кое-что посерьезней надо. Эх, тебе бы наставника хорошего.

Я доел очередной кусок пиццы и вздохнул.

Прав он. Во всем прав. Только от правоты его совсем уж тошно становится.

— Не печалься, — Вавила Силыч верно расценил мое состояние. — Перемелется — мука будет.

Он посмотрел на Родьку, который притулился в углу, у батареи.

— Эй, мохнатый, — гаркнул он, подмигнув мне. — Еще раз говорю — попробуй. А то скоро мы все съедим, голодным спать пойдешь.

— Только если за компанию, — независимо буркнул мой слуга и поспешил к столу.

Глава двенадцатая

Самое забавное — после всех этих забубенных выходных я в понедельник спокойно отправился на работу. Нет, на самом деле забавного ничего тут нет, мы все где-то служим, так или иначе, жить на что-то надо, правда? Просто я поразился тому, насколько легко моя психика приспособилась к данной ситуации, отделив одно от другого. Сами посудите — сутки назад я стоял, сжимая колдовской нож в руках на темной лесной поляне, а надо мной парили три исчадия тьмы, собираясь вырвать сердце. И, возможно, его даже сожрать.

А сегодня я как ни в чем не бывало сижу за компьютером и просматриваю пятничные платежи, отыскивая в них признаки сомнительности.

Вот как это? Может, я моральный урод, лишенный нормальных человеческих инстинктов? Или наоборот — может, я всегда подсознательно был готов стать кем-то вроде Человека-паука? А что? Он тоже днем был среднестатистическим офисным планктоном, а по ночам в латексном костюме по городу бегал. Хотя нет, им я быть не хочу. Мне в трико по крышам скакать неохота. Это у них, за океаном подобное считается привычным явлением, у них даже бородатые женщины в норме вещей. А у нас если техник-смотритель на чердаке тебя в таком виде прихватит, то