Год теней - Клэр Легран

приняла меня всерьёз, отнеслась к моему рассказу без всякого удивления, словно люди каждый день распространяются о таких вещах. Наверное, именно поэтому привидения не испугались показаться ей в ночь спиритического сеанса. Джоан, со своими протестными плакатами и прочей общественной деятельностью, вызывала доверие.

Когда я закончила, она спросила:

– Хочешь сказать, ты не догадывалась, что Генри живёт с приёмными родителями?

Из-за её тона я начала защищаться:

– Нет. Откуда мне было это знать?

Джоан пожала плечами:

– Ну, они иногда приходят в школу в день открытых дверей и на бейсбольные матчи. – Она сделала гримасу. – Мой папа любит бейсбол. Он ходит на все игры в городе.

– Ну не знаю, – сказала я. – Наверное, я просто не обращала внимания.

Похоже, я на многое не обращала внимания, хотя думала совсем иначе. Я начала черкать углем в альбоме, и от этого мне стало легче.

– Ну так вот. – Джоан наклонилась ближе. – Мой папа знает всё обо всех в городе. Ну, просто он очень важная птица. Только не думай, что я хвастаюсь.

– Я поняла.

– Однажды он рассказал мне про Генри. Ну, потому что он хороший питчер[20]. Папа за ним наблюдает.

Генри – хороший питчер? А я не была ни на одной игре. Съёжившись на своём сиденье, я почувствовала себя самым ужасным другом на свете.

– Так вот, отец Генри был военным. Несколько лет назад он уехал служить за океан и не вернулся.

– Хочешь сказать, он погиб?

Джоан мрачно кивнула:

– А после этого его мама… – Джоан огляделась, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает. – Она впала в депрессию и перестала заботиться о Генри, а потом её положили в больницу, и она тоже не вернулась. Думаю, она всё ещё лечится, но не знаю, что это за учреждение. Вот почему Генри живёт теперь с приёмными родителями.

Я не знала, что на это ответить.

– Ах, Оливия. – Джоан вздохнула. – Ты, наверное, очень страдаешь из-за того, что он так бросил тебя.

– Он меня не бросал. Просто злится. Хоть я и не знаю на что.

– Ну, очевидно, на сеанс одержимости с Тилли и Джаксом – война напомнила ему об отце. Он расстроился и убежал. И ещё ясно, что он стесняется жить в приёмной семье – кстати, непонятно почему. Я знакома с мистером Бэнксом, он очень приятный человек. Поверь, Генри злится не на тебя, а на то, что ты узнала секрет, о котором он не хотел тебе рассказывать.

– Не сбеги он так внезапно, я бы и не волновалась, – объяснила я, распиливая сэндвич на кусочки. Меня тянуло что-нибудь разворотить. – Он бы просто ушёл домой, как обычно, всё было бы хорошо, и здесь вместо тебя сидел бы он.

– Я знаю, что ты не хотела сказать грубость, Оливия, хотя у тебя это и получилось. Понимаю, что ты сейчас очень переживаешь.

Я проткнула вилкой кусок сэндвича и сунула его в рот:

– Наплевать.

Но, если честно, Джоан была права.

Когда в тот вечер Генри наконец показался в филармонии, я чуть не бросилась ему на шею и на одном дыхании выпалила:

– Генри, извини меня, я не хотела преследовать тебя до дома, но я волновалась, ведь за минуту до этого мы погибли вместе с Тилли и Джаксом, и я решила, с тобой что-то случилось, поэтому просто побежала не думая, и мне всё равно, что ты живёшь с приёмными родителями. И всё-таки как ты мог предположить, будто я стану хуже относиться к тебе из-за этого? Мне бы надо поколотить тебя за такие мысли. – Я остановилась перевести дыхание. – Нет, я не то говорю. Я имела в виду, что от этого ты мне не разонравишься, и я не считаю, что это какой-то недостаток или что-то в таком роде. Но я злюсь, что ты ничего мне не рассказал и прятал меня от них. – Я помолчала, водя ботинком по ковру. – Потихоньку ускользать из дома, чтобы встретиться со мной? Ты меня стесняешься, да? Потому что я живу здесь? Вот почему ты не рассказал своим приёмным родителям про нашу дружбу, да? И, пожалуйста, не садись больше в столовой за стол к Марку Эверетту. Он мерзавец. Садись со мной, пожалуйста. И я сочувствую тебе из-за потери отца и матери. Я искренне говорю.

Генри смотрел на меня с холодным молчанием и даже не пошевелился, когда Тилли стала парить у него под подбородком, прижав руки к щекам и изобразив на лице щенячье выражение. Она попыталась похлопать ресницами, но переусердствовала, и глаза, выкатившись из орбит, повисли на призрачных ниточках.

От этого Генри наконец рассмеялся:

– Тилли, это отвратительно.

Девочка-призрак издала торжествующий клик и поднялась над нашими головами.

Я так волновалась, что чуть не отшлёпала её.

– Ну так что?

– Извини, Оливия, – сказал Генри. – Нужно было рассказать тебе обо всём. Просто… я не знаю, это очень странное чувство. Я не распространяюсь на эту тему. И вовсе я тебя не стесняюсь. Я просто думал, ты не захочешь, чтобы они знали, где ты живёшь. Мне-то всё равно, но тебе нет. Вот я им и не говорил ничего. – И он широко улыбнулся. – А кроме того, убегать ночью тайком очень весело.

Значит, он всё-таки не испытывал ко мне ненависти. В ту минуту я готова была оторваться от пола и воспарить, как Тилли. Но Генри необязательно было знать об этом.

– Ну ладно. Вот. И всё же тебе нужно было раньше рассказать мне о родителях, – укорила его я.

– Но ведь и ты показала мне свою комнату за сценой, только когда уже некуда было деваться, – заявил Генри.

– А мне пришлось узнавать о тебе у Джоан. Ей про тебя известно больше, чем мне. – И это обидно, подумала я, но вслух не сказала. Виноват был не только он, и это тоже было обидно признавать. Я могла бы относиться к нему с бо́льшим вниманием, да и не только к нему, если подумать.

Я обняла свой альбом.

Генри вынул из рюкзака банку – ту самую, грязную и потемневшую, содержимое которой всегда звякало у него за спиной. Ту, что он приносил на спиритический сеанс.

– Тебе будет легче, если я покажу, что внутри?

– Для тебя это важно?

– Для меня это самая ценная вещь в мире, – твёрдо произнёс Генри.

– Тогда – да, мне будет легче.

Мы вышли в сквер; закат мягко освещал деревья, и они казались пурпурными. Мы сели под чёрным силуэтом дерева рядом с фонарём,