Смотритель - Олег Васильевич Северюхин

будете плохо думать о своем создателе. Если у меня появится такая возможность, то я передам свое задание такому человеку. У него не будет внутренних переживаний и вся история пойдет так, как о ней написал Председатель, а комиссия из историков подтвердит, что видение истории Председателем самое правильное и единственное.

Чекист из Парижа

Мое расследование в Ялте не было ограничено никакими временными рамками, и никто не требовал от меня отчета. Что-то получится — хорошо, не получится — ну и хрен с ним, значит можно написать справочку, что по данному вопросу никаких данных не получено.

Ежедневные морские моционы, домашнее вино шли только на пользу организму. Практичный Иванцов застолий не устраивал и как-то заикнулся о квартирной плате, типа у них в Крыму каждый квадратный метр — это как маленькая нефтяная скважина и с него каждый день капает денежка. Но я так взглянул на хозяина, что у него пропала охота продолжать этот разговор и чувствовалось, что это неспроста. Что-то у него за душой было неладное. Но мы выясним что.

В один из дней у Коврова я застал благообразного старичка лет пятидесяти пяти. Почему я говорю старичка? Да потому что, кто старше меня лет на тридцать, те уже старички пенсионного возраста.

— Познакомьтесь, — сказал Ковров, — это наш коллега из Парижа, мсье Мальцев.

Из парижской резидентуры? — изумился я.

— Что вы, что вы, — замахал руками Мальцев, — просто я был помощником у одного прославленного чекиста, который всю жизнь прожил во Франции и очень хотел вернуться сюда, но вернуться удалось только мне и все потому, что в России произошла перестройка, наступила демократия и то, что всегда называли черным, вдруг оказалось белым, а то, что называли красным, оказалось черным, а вот то, что было белым, оказалось серым и у этого серого цвета еще обнаружилось не менее пятисот оттенков. Народ проснулся, оковы пали, и свобода нас радостно встретила у входа, и братья выкинули наш меч. Никакой мести, никаких горьких воспоминаний, начинаем жизнь с чистого листа. Но и чистый лист оказался серым с множеством оттенков. Мы поняли, что чувство мести не умерло, а чувство свободы было обманчиво и что те, кто хотел скрыть всю пролитую кровь, обратились к политике китайского председателя Мао Цзэдуна, который провозгласил исторический лозунг: пусть расцветают сто цветов и пусть соперничают сто школ. Так и мы приехали сюда, а здесь ничего не изменилось и все эти Иванцовы делают всю погоду и политику. И главной силой в нашей стране снова Идеология, а не Закон. А для идеологии, чем больше крови, тем вернее эта идеология.

— Неужели об Иванцове знают в Париже? — удивился я.

— Ну, не конкретно об Иванцове, — сказал Мальцев, — а о пещерах в районе Ялты, где хранятся чекистские архивы и о том, что оккупанты пользовались этими архивами, вылавливая партизан, которые были фигурантами предвоенных дел об антисоветской агитации и пропаганде. Парадоксально получается. Враги советской власти оказались врагами оккупантов, а верные друзья этой власти оказались друзьями оккупантов. И если эти архивы найти, то пострадают те, кто боролся с оккупантами, так как они числятся врагами и нынешней власти. Пострадают и те, кто не воевал с оккупантами, а помогал им. Время, скажут, было такое. Нужно было выживать, и все стараются эти архивы похоронить. Вот вы и подумайте, а так ли нужно искать эти архивы? Давайте я вам лучше расскажу про своего Учителя. Мне кажется, что это вам будет полезно знать. Давайте, по стаканчику холодненького и начнем рассказ. Извините старика, но мне нужно выговориться, а кому попало такое рассказывать нельзя. Начну со своего сна.

Сон

Мы бежали по залитому солнцем летнему тротуару и катили перед собой обода велосипедных колес без спиц, подталкивая их или палочкой, или крючком, сделанным из стальной проволоки. Лязг тонкого металла обода об асфальт был громким, и он создавал ощущение нахождения в прозрачной кабине одноколесной машины, несущейся по тротуару при помощи волшебной силы, готовой поднять тебя ввысь и понести над землей, над твоим городом, над большой рекой и унести так далеко, куда не ступала нога ни одного путешественника.

В какой-то момент лязг колеса слился в одно тонкое гудение и внезапно жара, грохот и слепящее солнце сменились прохладой, тишиной и полной темнотой. Так всегда бывает, когда заходишь с улицы в затененные сенцы деревенского дома. В сенцах глаза быстро привыкают, а темнота, в которую я попал, не исчезала. Вдалеке вспыхивали редкие огни, но они светили в глаза, не освещая того, что находилось вокруг. Я даже не видел себя. Где-то в стороне слышался шум машин, голоса людей, но никого поблизости не было.

Постепенно я начал различать свои руки, одежду, как в кино после начала сеанса. И все происходящее вокруг мною воспринималось как кино, потому что никто совершенно не обращал на меня внимания, даже проходящие машины не сигналили мне, чтобы я ненароком не попал под их колеса.

Я потряс головой и ощупал себя. Вроде бы сам цел, но голова очень тяжелая. В левой стороне груди в области сердца была резкая боль. Трудно поднять левую руку. Я сунул правую руку под гимнастерку и сразу понял, что это штифты двух орденов Красного Знамени впились в грудь при падении. Откуда я падал? Вдалеке что-то бухало, и звук ударной волной качал меня из стороны в сторону.

Я достал из кармана документы. Читаю. Капитан Репин Иван Алексеевич, должность — командир артиллерийской батареи войсковой части 29803. Так, это же моя батарея ведет бой и мой наблюдательный пункт должен быть где-то рядом. Я пошел в сторону вспышек и громких звуков.

В десяти шагах я увидел группу солдат, что-то собиравших у огромной воронки в земле. Увидев меня, они бросились ко мне с криками:

— Товарищ капитан, товарищ капитан, вы живы!

Какой-то усатый пожилой солдат, часто моргая глазами, сказал:

— Думал я, Иван Алексеевич, что от вас только один обрывок шинели остался.

Я совершенно не помнил, кто я и где нахожусь. По-медицински это называется амнезией. Память отшибло. Но я четко знаю все, что будет потом.

Мне доложили, что танковая атака немцев отбита. Подбито три танка, два бронетранспортера. Стрелковый батальон впереди прочно удерживает позиции. У нас потери пять человек. Управление батареи в полном составе. Погибли от прямого попадания авиабомбы на наблюдательный пункт. Я подписал донесение, и молча лег на разостланную на земле шинель.

Мое молчание с разговаривающими со