Откуда я иду, или Сны в Красном городе - Станислав Борисович Малозёмов

три. Исповедуйся лично мне, посреднику Господа. Он и отпустит тебе все грехи через священника доверенного. Зовут меня в храме иерей Илия. Не забудь. Найдешь. – Сказал Сухарев.

– А точно отпустит? А то совесть доедает меня уже. Я с тех пор капли в рот не взял.

– Отпустит. Обещаю. – Виктор улыбнулся.– Вот здесь тормозни.

Если на психдиспансер глядеть издали, не зная что это – можно было как угодно подумать. Ну, может быть, это крупный детский сад. Или музыкальная школа. Ну, в крайнем случае – областной Дом торжеств. Свадьбы тут гуляют, праздник Урожая отмечают, танцуют вечерами без причин для удовольствия под духовой оркестр. Лечебница для тронутых душевными болячками была двухэтажной. Покрашена радостной розовой краской и ярко- зелёной крышей жестяной покрыта. Вокруг – низенький забор из штакетника. Причём узкие доски раскрасили разными яркими цветами. От красного до небесно голубого. Ворот не было. Только широкая дыра между штакетником. Чтобы «скорая» могла проехать и любой грузовик с продуктами или лекарствами. Во дворе разбегались веером от входа и дороги асфальтовые тротуары, а между ним росли сосны, густые маленькие ели и голые зимой берёзы, яблони и клёны. Праздничный экстерьер слегка портили решетки на всех окнах, но и их покрасили в тон стёкла. Не будешь приглядываться – не заметишь решеток.

Вокруг больницы беспорядочно настроили от шоссе до берега реки много чего ещё. Голубая длинная баня имелась там с трубами из калёного кирпича. Вдоль неё стояли парковые гнутые скамейки для отдыха после парной и истязания мочалками из куги, которые запросто можно бы использовать как тонкие напильники в мастерских. Баню ни с чем перепутать нельзя никак. Вокруг неё на рыбацких стульчиках сидели мужички в фуфайках и тётки в разных шубах. Перед ними на клеёнках красовались берёзовые веники. Дубы в Зарайске не росли, пихта тоже, о можжевельнике местные и не слышали сроду, а больше и париться – то никто не знает чем. Но берёзовых на продаже было столько, что отлупить ими можно было бы половину населения, если суметь разом втиснуть его в парную.

А рядом с диспансером, расписанным под игрушку для развлечения грудных детишек, возвышалось трёхэтажное серое бетонное сооружение, которое прибрала к рукам районная милиция. Смотришь на него и уже боишься даже без билета в автобусе прокатиться. И если тебе хотелось подсознательно пошалить, сделать самый малюсенький противоправный поступок, ну, ветку сломать на клёне, то, глянув со стороны на милицию, ты, наоборот, пойдешь на центральную улицу и переведешь благородно пару- тройку бабушек через дорогу. Страшно смотрелась милиция и одним своим видом сильно снижала уровень преступности.

Виктор с Шелестом записались на приём к психиатру высшей категории, которого выгнали из московской больницы имени Кащенко за употребление спирта в рабочее время, от чего он почти ничем не отличался от параноиков и даже дебилов. В Зарайске спирт он пил только после трудового дня, смывая с души следы общения с пациентами. Душа у него была чувственной и жалостливой. Не пил бы спирт – мог сдуреть. Потому, что общался с контингентом ласково, а контингент чувствовал себя абсолютно здоровым и оскорблялся, что профессор Салов с ним сюсюкает как с детишками из младшей группы детсада. Коля Шелест повторил доктору всё, что доложил Господу на исповеди. Доктор Салов вызвал по внутреннему тётку с широкими как у Вити Сухарева плечами и сказал:

– Клептоман. И чтоб через пару месяцев он без спроса даже хлеб в столовой не мог взять. Понятно выразился?

– Через месяц, гарантирую, он собственную пижаму без спроса не сможет надеть.– Сказала томно тётка, взяла Колю под руку и увела в неизвестность с решетками и дверьми, которые открывались личным ключом врача или медсестры, похожим на рукоятку для запуска мотора старого грузовика.

– Ну, с… – Профессор внимательно и пугливо оглядел огромного Сухарева.– Вы – то, батенька, здоровы. Мне даже смотреть вас нет смысла. Так видно.

– Ошибаетесь, доктор.– Замялся Виктор.– Со мной вот какая хрень творится.

И за два часа он пересказал профессору и сны свои, и мысли о нездоровье головы.

Доктор Салов откинулся на спинку кресла и без эмоций глядел в потолок.

– А чего ему особо подпрыгивать – то? – Сухарев глядел на доктора Салова с закономерной жалостью. – Ему каждый день психи столько плавленого свинца в уши льют, что он уже и не помнит как менять выражение лица с никакого хотя бы в злое.

– Я вот что подумал.– Очнулся доктор так же быстро как и в себя провалился. – Вы, значит, голос Разума до Кызылдалы не слышали и про всякие премудрые вещи философские не размышляли? Они, Виктор, у вас не бредовые, размышления. Они научные. Я состою в Академии наук СССР член – корреспондентом. Оттуда не выгнали пока. С учёными много о чём говорил. Не только о психиатрии. Так вот – у Вас в мозге явно чувствуются следы постороннего вмешательства. Хорошего, причём. Он у вас совершенствуется. То есть не просто пополняется информацией, а вот именно получает откуда – то извне высокую способность всё верно анализировать и всё трактовать именно близко к истине, абсолюту, который неопровержим. И голос этот – не человеческий. Вот что я понял. Хотя в потустороннее не верю и в абсолютный космический разум верю осторожно очень. То есть допускаю, что Разум Всеобщий может быть. Но тут, в Вашем случае, вмешательство положительное прослеживается явно.

Придумать такое нельзя. Присниться оно тоже не может. Это что – то другое. Поэтому предлагаю поговорить с учёными нашими. В Зарайске преподают учителям будущим философию профессора, высланные из Москвы в войну. Они обратно решили не возвращаться. Это Дорохов и Маслов. Я сейчас им позвоню. Встретитесь и, возможно, они предположат нечто реальное. Но к психиатрии Ваш вопрос никакого отношения не имеет.

– Я на слово Вам верю.– Улыбнулся Сухарев. – Но у Вас же есть тесты специальные. Проверочные. Может, прогоним их через мою голову?

Профессор Салов, шестидесятилетний, не очень хорошо ухоженный мужчина с продольной лысиной от лба до шеи, покрасневшим с помощью длительного питья спирта носом, толстый в от груди до бёдер, но с худыми руками и ногами, коротким кривыми пальцами – сам был похож на больного. Не паранойей, конечно, Ну, может у него кишечник плохо работал или сердце сбивалось с ритма здорового. Дышал он глубоко и сипло. Говорил, с трудом выдувая внутренним воздухом слова.

– Вот Вам, Виктор, четыре основных теста. – Он достал из ящика стола скоросшиватель, из которого вынул несколько листов, отпечатанных в типографии. Там кроме букв были диаграммы и рисунки всякие. – Это для шизофреников тесты. Они голоса слышат, видят разные нелепые сущности и не сомневаются, что всё услышанное – правда и сущности, похожие на расплывшиеся привидения – настоящие.

Стал Сухарев отвечать на вопросы с листков и пересказывать смысл картинок. Полчаса на это ушло.

– Не… Ничего нет близко.– Выдохнул профессор. – Вы здоровее меня и наших психиатров. Полноценный развитый человек с прекрасным мозгом. А Бог, извините, с Вами не разговаривает? Вы его голос слышали?

– Никогда.– Виктор с удивлением глянул на психиатра.– А, действительно, почему? Я священник. От его имени грехи людям отпускаю. Но он сам мне ни одного слова не произнёс. Как, например, людей на праведный путь наставлять? Может я что- то не так делаю. Нет, со мной не говорит он. А тот, кто говорит – явно не Господь. Потому, что сам смеётся над Библией и находит в ней натуральные ляпы, ошибки да путаницу с враньём. И над Богом смеётся.

Над отцом Иисуса. Да и Христа ругает. Не стесняется. Примеры из библии приводит, где Иисус врёт, рассказывает, что он не с любовью к нам относится, а готов мечом покарать всех, кто его не любит и раздор между родными готов всегда провоцировать, чтобы отец был против сына, дочь против матери и свекрови. Специально мучения – испытания всем даёт с радостью и любовью. Не станет Христос опускать себя даже в моих глазах. И отца не сдаст. Чтоб боги себя ругали за злобу и враньё? Это ж абсурд. Как потом в их святость верить?

А самое главное – то в чём! Всё про него в Библии рассказывают апостолы. Один одно говорит, другой – противоположное. А сам он ни строчки почему- то не написал. Ни в библию, ни на заборе каком – нибудь. И отец Иисуса одному только Моисею про создание