Веревочная баллада. Великий Лис - Мария Гурова

И вот прошло столько лет, они вдвоем не спят в своем зеленом фургоне, и отец впервые учит сына водить кукол.

– Запоминай, Оли, тембры и интонации, пластика и жесты никогда не будут искренними, если ты не будешь знать лично каждую куклу, которую ведешь. А для этого надо хорошо знать людей, самых разных. Наблюдай, Оли, учись у реальности. И тогда твои персонажи будут откликаться в людских сердцах. Ты не можешь стать просто актером: ты должен быть поэтом, костюмером, режиссером, хореографом, критиком! Ты должен так искренне желать оживить их, – мастер Барте закрыл глаза, сжал сотрясаемые ладони в кулаки и крепко прижал к груди, – так хотеть этого, чтобы тебе пришлось поверить в это на время выступления. Помнишь, я всегда вожу тебя посмотреть на кукольные театры конкурентов, когда представляется возможность? Так. Что делают их персонажи? Что они делают друг с другом?

Оли задумался. Он видел много выступлений, удачных и не очень, но отец желал, чтобы мальчик нашел в них общую черту. Ошибку, которую мастер Барте никогда не допускал сам.

– Они всегда дерутся, – задумчиво произнес Оли, отчего мастер взглянул на него с надеждой и умилением. – Они всегда сводят сценарий к тому, что задира бьет другого персонажа.

– Зачем они это делают?

– Потому что задире нравится обижать слабых…

– Не куклы, – прервал мастер. – Люди. Зачем они бьют одними куклами других?

Оливье нутром чувствовал, что это один из самых важных вопросов, которые когда-либо задавал ему отец. И он ответил:

– Потому что всем кажется это смешным. Толпа любит смотреть на бои, неважно, кукол, мужчин, собак или петухов.

– Верно, верно, мой мальчик, – мастер Барте одобрительно гладил его по плечам и голове. – Но скажи, делают ли так наши куклы?

– Нет.

– Но мы собираем аншлаги и срываем овации?

– Да.

– Почему?

– Мы нашли что-то лучше боли и избиения?

– Верно, верно, Оли, мы нашли, – ликовал растроганный мастер Барте. – Что же это?

– Мне сложно выделить что-то одно… – неуверенно начал Оливье, но, судя по тому, как отец кивал, его мысли были на верном пути. – Любовь, красоту. Может, правду. Ты иногда добавляешь шутки, высмеивающие этого мерзавца Мытаря и того коммерсанта, и даже политиков. Я не дурак, я все понимаю, да и зритель понимает. Поэтому пусть будут любовь, красота и правда, – твердо заявил Оливье, а потом протянул: – Наверно, все то, за что можно было бы бить одними куклами других, но ты делаешь так, что не приходится.

Мастер Барте рухнул на кушетку. Его глаза увлажнились, а рука прикрывала рот. Он кивал и смотрел на свое маленькое гениальное творение. Оли даже немного смутился его хвалебного взгляда. Мастер Барте так ждал, что близкие его поймут, как однажды понял Ле Гри.

– Запомни, Оли, для того, чтобы драться, хорошему человеку нужна смелость, а плохому – повод. Если однажды ты не найдешь, куда увести сюжет, кроме как в битву, то пусть сражаются. Пусть куклы дерутся. Но если ты смог сделать их по-настоящему красивыми, любимыми и честными, зрители никогда от них не отвернутся.

Оливье показалось, что мастер Барте шмыгнул носом. Он начал перекладывать пледы и недошитые фрагменты костюмов, расчищая кушетку перед сном. Обыкновенно она была похожа на воронье гнездо: горы тряпок, деревяшек и блестяшек. Оливье раньше не напрашивался, но сейчас было самое подходящее время.

– Отец, можно мне взять марионетку?

Мастер Барте даже не поднял на него взора, только помахал в сторону полок.

– Да-да, возьми Солу, поиграй.

– Я не хочу играть. Я хочу попробовать водить, – сказал он, отчего мастер все же уставился на мальчика. – И не Солу.

– Так это… Ну. Возьми Орсиньо, – предложил растерянный мастер Барте. Он совсем не ожидал, что Оли захочет так скоро приступить к практике. – Хотя нет, его не бери, рано тебе еще. Возьми этого…

– Я хочу взять Живаго, – попросил Оливье.

Мастер Барте вновь удивился. Впечатленный вкусом сына, он поджал губы и кивнул.

– Пусть будет Живаго, – протянул он руку в пригласительном жесте.

– Спасибо, – просиял Оли и резво вскарабкался по сундукам и коробкам, чтобы достать почтенного драматурга с антресоли.

Он еще раз поблагодарил отца и выскочил, счастливый, на улицу. Вслед ему донеслось: «Только не уноси его далеко. Старику четверть века!» За спиной скрипнула створка двери.

Оли побежал к обозу с разобранной сценой, по дороге прихватил старый светильник в виде причудливого домика и поджег фитиль внутри с помощью соломинки и уличного факела. Россыпь лучей, пробивающихся сквозь намеренно дырявую крышу, добавила ему веснушек на лице, и без того щедро ими усыпанном. Он с грохотом опустил фонарь на сложенные доски для помоста, чинно усадил Живаго рядом и сам уперся руками, вплотную приблизив лицо к длинному и острому носу марионетки. Оливье думал. Его мысли почти скрипели в нем, как опоры над их головами.

– Так-так, мастер Живаго, давайте вспомним вашу историю, – обратился он к кукле. – Один из первых проектов моего отца, без причины заброшенный. Поэт, драматург, ученый. Прекрасно, почему отец в тебе разочаровался? «Смотри на людей». С кого он тебя писал? Неужели с себя?

Мастер Живаго ни в чем не признавался, только его черные кудри, выбившиеся из-под магистерского бонета, развевались на ночном ветру.

– Будто у тебя есть все хорошее, но нет ничего плохого, – рассуждал Оливье. – Будто ты никогда не совершал ошибок.

Если Живаго случалось выходить на сцену, то только как наблюдателю и рассказчику – он читал тексты прологов и эпилогов и изредка – песни хора. Неужели мастер Барте доверил кукле лишь авторскую прямую речь, но не расщедрился на собственные амбиции и мечты, заключенные в пределы многомерного ящика кукольной сцены?

– Я всегда думал, что под твоей мантией горб. Ты натрудил его многолетней книжной работой. Однажды я спросил папу, и он сказал, что не задумывал никакого горба. Скорее всего, это складки одежды, созданной без хороших лекал – откуда бы их было взять мастеру в начале пути? Это скучно. Пусть у тебя там будут крылья. Ты вынужден прятать их ото всех, потому что в университете сначала не поверят, а после измучают тебя. Ты больше не будешь ученым, а будешь подопытным. – Оливье гладил двумя пальцами выступ под холкой Живаго. В небе прогремело. – Поэтому у тебя есть секрет. И не один. Еще ты влюблен в актрису, но скрываешь и это. А чтобы чаще с ней видеться, ты пишешь новые пьесы. Ты первым и последним уходишь со сцены, сидишь на самом верху шкафа, наблюдая за миром. Ты рассказываешь десятки чужих историй и никогда не