Зверогон - Лариса Петровичева

самое несчастное, самое голодное существо в мире, которое не ело примерно никогда в жизни. Хвост нервно подергивался, треугольные уши прижались к голове – кот явно был возмущен.

– Ладно, толстяк, получишь добавку, – Арина вынула еще один пакетик, и кот встрепенулся, всем своим видом показывая: я не толстый, я величественный.

Задав коту корма, Арина прошла в гостиную. Филин вытянулся на диване – в пиццерии он держался молодцом, был уверен, собран и невозмутим, однако Арина сейчас видела, как сильно он устал. Как его вымотали, высушили эти несколько дней.

– Я понимаю, что тебе трудно об этом думать, – сказала она. – Мы с тобой уже говорили об этом. Влад, я все понимаю, но… может, тебе все-таки встретиться с Окопченко? Ведь если есть хоть малейший шанс…

“Я дура, – подумала она. – Я не имею морального права предлагать такое человеку, который вышел живым из подвала серийного убийцы. Но что же нам делать?”

Но Филин усмехнулся краем рта и ответил:

– Пожалуй, ты права. Иногда приходится сделать то, что не хочется.

Арина присела рядом с ним на край дивана. Ободряюще улыбнулась.

– Честно говоря, у меня нет рычагов воздействия, – произнес Влад. – Я не могу приказывать ему. Если он не захочет говорить, то просто рта не раскроет.

Его взгляд потемнел, устремился куда-то далеко-далеко – туда, где человек с тигриной Тенью стоял, подняв голову к крохотному зарешеченному окну. Его ноздри подрагивали, словно из своего далека он чувствовал совиный запах и слышал хлопанье птичьих крыльев. Птиц, которых он так и не смог уничтожить.

Видение было настолько живым и ярким, что Арина поежилась.

– А если ему что-то предложить? – спросила она.

Филин неопределенно пожал плечами.

– Каких-то поблажек ему точно не дадут, – ответил он. – Не та ситуация.

– Надо начать, – сказала Арина. – Просто начать, а там уже посмотреть. Может, он сам скажет, что ему нужно.

Она вдруг улыбнулась и добавила:

– Надо же, мы говорим про “предложить”, а не про “выбить палками”.

– Это он нужен нам, а не мы ему, – вздохнул Филин, и его лицо болезненно дрогнуло. В доме повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь чавканьем прайми, который довольно расправлялся с едой. Арина сжала руки в кулаки.

– Если надо, – сказала она, – то будем и палками выбивать. Мы здесь что-то решаем, а не он.

Влад улыбнулся – и эта улыбка, усталая и горькая, сейчас была очень живой. Настоящей.

Ему было больно – но он готов был пройти через эту боль до самого конца.

***

Богровичи, Ленинградская область, 1963

Воспитатели вспомогательной школы-интерната звали его иногда по фамилии, а иногда дебилом, когда он не слушался, не мог запомнить простые правила или путался в словах. В коридорах пахло капустой и тоской, а стены были выкрашены в тускло-зеленый цвет – все краски и звуки мира здесь были приглушены, чтобы никто не думал, будто бывает иначе, и где-то есть иной мир, живой и яркий, с другими людьми, с другой радостью.

Пацаны еще не придумали кличку – присматривались, ждали, когда проявится его Тень, а она все никак не приходила.

Наверно, в поисках Тени он и убегал из интерната и блуждал в полях.

Как она вообще должна появиться, эта Тень? Он пытался расспрашивать ребят, но со словами у него всегда было плохо. Слова выходили какими-то нелепыми и скомканными, никто не хотел их дослушивать до конца. Мальчишки хохотали, корчили рожи, передразнивая его корявую речь, и обращались: сычи, воробьи, голуби кружили над его головой, голосили, хорошо хоть не бомбили пометом.

Это была не травля. Пока еще нет.

Имя воспитательницы Анны Олеговны получалось у него смятым Айигана – однажды она выслушала его до конца и сказала:

– Ну, Тень-то у тебя будет. Она есть у всех. Может, попозже появится. Вот тут, в груди станет тепло, и ты увидишь, какая она.

– Тоно уиу?

Точно увижу? Айигана кивнула и сочувственно погладила его по голове.

– Куда ж ты денешься, горемыка. Все видят, и ты увидишь.

Он прижал ладонь к груди, пытаясь уловить тепло от Тени, но там было холодно. Рука чувствовала там лишь стылую пустоту.

В основном мальчишки предпочитали держаться от него в стороне. Он чувствовал их взгляды-крючки, понимал, что ему хотят устроить темную, но пока, до появления Тени, не связываются. Выжидают.

Вдруг он станет медведем? Или бегемотом? Или огромным крокодилом? Пожалеют тогда те, кто запирал его в кладовке, часами заставлял стоять на одной ноге, подсовывал испорченную еду! А вот если он окажется мышью, кротом, зайцем, прочей мелочью – тогда его никто не будет бояться.

Тогда-то он и получит свое, дебил.

День поздней осени выдался сухим, солнечным и ясным. Ветер играл с пожухлой листвой, которая еще цеплялась за ветви тополей за забором, ветер пел невнятную песню и звал. После завтрака, когда воспитатели отвлеклись, он убежал из интерната в поля. Двухэтажное кирпичное здание с его правилами, вечно усталыми равнодушными воспитателями, ухмыляющимися пацанами осталось позади – он бежал по сухой траве и наконец-то чувствовал себя свободным.

Здесь не было криков, не было Айиганы, которая еще не огрубела от работы и иногда с искренней печалью вздыхала, глядя на него. Только ветер, земля и небо от края до края мира.

Мира, в котором всем находилось место. Даже тем, кто пока без Тени.

Его место было возле бойкого говорливого ручья, там, где громадная ива склонялась к воде, опуская в нее тонкие пальцы-ветви, будто хотела напиться. Он садился на один из выступающих корней и смотрел, как вода течет, как играют на ней солнечные блики. Сидеть так можно было вечно: он словно становился стражником и во время своего караула не мучился ни голодом, ни жаждой.

Он сторожил тишину и пустоту в самом себе. Пустоту, которую надо было наполнить чем-то очень важным.

Но сегодня все было не так. Он чувствовал что-то незнакомое в воздухе и шелесте сухой травы под ногами. Что-то чужое. Новое.

И оно звало.

Он снова прибежал к ручью и вдруг замер, наткнувшись на невидимую, но плотную преграду. Кругом был запах – тяжелый, медный, теплый. Он поплыл в волнах этого запаха – зажмурился от удовольствия, потом открыл глаза.

Под ивой лежало что-то огромное и живое. Оно шевелилось, рыжая шкура вздымалась и опускалась, из ее глубин доносился тонкий то ли свист, то ли хрип.

Он не знал, сколько простоял, боясь подойти. Потом рыжее шевельнулось, поднимая громадную голову, и он понял: это тигр. Огромный тигр с окровавленной мордой.

Он никогда не видел живого тигра,