Ловец кошмаров - Валентина Владимировна Белякова

неестественная тишина. Как будто ядерного взрыва так и не произошло, а радиация всё равно откуда-то взялась и теперь бесшумно выжигала всё живое.

Одеваясь в прихожей, я без особой надежды глянул на кухонную дверь, но она оставалась закрытой. Оттуда доносилось только бренчание чайной ложечки в чашке. Док в полголоса обратился к маме по имени. Она тут же ответила: «Не говори ничего». В голосе слышались слёзы, усталость, но и непреклонность. Я всё сильнее ощущал нереальность происходящего. Должно быть, я всё ещё сплю где-то в несуществующей старомодной комнате, и Ловец баюкает меня своим шелестом, потихоньку высасывая жизнь через связанные запястья.

Наверное, можно было придумать много более умных вариантов, найти нужные слова. Но мой мозг стал тяжёлым и рыхлым, как насквозь промокший ком ваты. Жизнь ощущалась бессвязным слайд-шоу. Презентация, которую сонный поддатый первокурсник делал в два часа ночи. Подъезд. Смена слайда. Автобус. В какой момент я решил ехать в «Паучий подвал»? Долго ли ждал автобуса на остановке и как вошёл в него?

– Проездные документы, пожалуйста.

– Что? – спросил я, рассеянно посмотрел на контролёршу, не понимая, чего она от меня хочет.

Секунд через десять догадался протянуть ей свою карточку.

– У вас в последний раз в восемь утра оплачено.

– Почему?

– Это у вас надо спросить почему. Документы ваши.

Я даже не пытался спорить, потому что не помнил, прикладывал карточку или нет. Всё происходило будто не со мной. Контролёрша смотрела мой паспорт, выписывала штраф, что-то укоризненно объясняла. Я механически кивал.

Ещё один провал – и вот я уже у двери «Паучьего подвала». Многие наклейки на ней размокли, стёрлись или частично оторвались, а новых никто не прилепил. Зато поперёк двери протянулась ядовито-зелёная нитка. Я подёргал за неё, как за одинокую струну, и нитка издала глухое бренчание.

Похоже, благодаря плутанию по переулкам вокруг «ПП» голова немного прояснилась. Я решил изображать хорошую мину при плохой игре. Не хотел, чтобы кто-то заметил, насколько сильно изгнание из квартиры выбило меня из колеи. Наверняка с местными ребятами такое случалось не раз. Грифон вон вообще живёт в какой-то панково-хиппарской коммуне.

Я торопливо спустился по лестнице, спрыгнув с последних ступеней. Топот разнёсся по залу непривычно громко. Пока шёл к столику, пару раз споткнулся о нити – теперь они попадались и на полу. Было странно видеть полупустой диван и свободный стул: на традиционном месте сидели только Кара и Радуга.

– …Не, ну ты прикинь? Еду в автобусе, никого не трогаю, но карточку не так приложил либо забыл, а они взяли и штрафанули! Вот же заняться нечем людям, – я уже почувствовал, что что-то не так, но продолжал по инерции: – Однокурсники хвастаются, что всегда зайцем ездят, а меня угораздило так тупо всрать деньги…

Слова лопались в загустевшем воздухе, оседали пылью на переплетения Ловца. Я понял, что случилось нечто очень плохое, и растерянно замолчал, коря себя за недостаток чуткости. Радуга сидела в нехарактерной для неё закрытой позе, поджав под себя ноги и обняв руками туловище. На ней был бесформенный серый свитер, волосы явно давно не видели расчёски, а лицо – косметики. Судя по покрасневшим глазам и отёкшим векам, она давно не спала. И много плакала.

Кара сидела на противоположном краю короткого дивана. Подруги соприкасались только кончиками пальцев. Радуга смотрела в пол. Кара пыталась заглянуть ей в глаза, но не приближалась лицом, как сделала бы обычно. До меня донеслось окончание её фразы:

– …Не оставим тебя одну ни на минуту. Я, Верба, Рин с Уной, другие девочки. Ещё Логика и Некрюк, если не будешь против. Будем сопровождать и на улице, чтобы никто больше не посмел к тебе прицепиться.

– Я лучше… одна, – со всхлипом ответила Радуга, – с-справлюсь. Только работать не смогу. Пока. Не знаю сколько. Наверно, если перестану стримить, все разбегутся. Как мы будем п-платить за репбазу-у?

Её тонкий голосок перешёл в конце в жалобное подвывание, Радуга закрыла лицо ладонями. Кара заметно передёрнулась, сделала непроизвольное движение вперёд, будто для объятия, но сдержала себя.

– Об этом вообще не беспокойся! Ты не должна заставлять себя делать что-либо некомфортное ради группы! Когда Серый вернётся, мы всё сами легко потянем! Считай, что у тебя творческий отпуск. И я уверена, твои подписчики всё поймут и поддержат тебя. Ты сама говорила, что они в целом хорошие ребята, а отбитых сталкеров вроде… той мрази – меньше одного процента.

Радуга сжалась ещё сильнее.

– И ни один из них к тебе и на километр не приблизится! – поспешно продолжила Кара. – А того мудака уже задержали и закроют надолго.

– Ага, погрозят пальцем и пару лет условно! Пока он полгорода не поимеет! – с ненавистью выпалила Радуга.

Её трясло не то от злости, не то от унижения. Жалость и желание защитить стиснули моё сердце. Я попытался хоть как-то проявить участие: приблизился к дивану, протянул Радуге руку, обратился к ней:

– Радуга, да что слу…

– Палочник, не сейчас! – рявкнула Кара.

Я отдёрнул руку, как будто она бы её откусила. Радуга вжалась в спинку дивана, словно хотела с ней слиться. Я понял, как сглупил: если случилось то, о чём я думаю, прикосновения ей сейчас нужны меньше всего. Косясь на меня, Кара спустилась с дивана прямо на пол и застыла перед Радугой, стоя на коленях.

– Радужка… Радость моя… Хочешь, я сама совершу правосудие? Накажу сучонка так, как он заслуживает? – спросила она очень тихо и очень серьёзно.

– Ч-что ты имеешь в виду? – Радуга непонимающе взглянула на неё.

– Я отведу его в петли. Заманю за одну из дверей, у которых нет названия. Там от него не останется даже трупа, даже воспоминания: тело и душа растворятся в безумии мгновенно или настолько медленно, насколько пожелаешь. Хочешь, возьму туда ненужную камеру и зафиксирую всё, что смогу, чтобы ты потом могла посмотреть на его агонию?

– Кара, это же…

– Убийство, хочешь сказать? В данном случае это справедливость. И ради нашей дружбы я готова сделать это. Только скажи. Я стану его ка-аро-ой. – Всё сильнее растягивая слова, она перешла на едва слышный шёпот, Радуга перестала плакать и смотрела ей в лицо, как загипнотизированная.

Я не мог видеть глаз Кары, но откуда-то знал, что из серых они стали тёмными-тёмными, глубокими и обжигающе холодными, как космос. И что в их глубине посверкивают туго натянутые нити. На миг я увидел их отражение в Ловце над головой Кары, словно зловещий нимб: это не мягкие паутинки, а колючая проволока под напряжением. Это цепи ржавых хирургических