Птицы и сны. С.-Петербургъ: хроники иномирья - Владимир Слабинский

Дамы затеяли сплетничать о новых знакомых, особенный их интерес вызывал Жуковский. Вероника находила его настоящим пролетарием, а Лиза с придыханием называла настоящим дикарем, бешеным зверем и томно закатывала глаза. Обеих отчего-то особенно поразили усики капитана, в их диктаторской форме дамам виделась исключительная мужская сила. Вынужденно слушая попутчиц, я мысленно аплодировал доктору Фрейду. Сидор недовольно крутил свои напомаженные рыжие усы и что-то бурчал. Чтобы развлечь его и отчасти для удовлетворения собственно любопытства, признаюсь, эта слабость мне не чужда, я обратился к Правдивцу:

– Уважаемый Сидор, отчего из всего многообразия происходящего в нашем городе вас заинтересовало именно сафари?

– Что вы называете событиями? – несколько раздраженно переспросил журналист.

Всякий интеллигентный человек знает, что невежливо отвечать вопросом на вопрос. Я отнес этот моветон к условиям жизни и работы Правдивца – «бытие определяет», а тон оправдал его несомненным фиаско как мужчины в сравнении с моим приятелем Жуковским. В любом случае больше беседовать было не с кем, не обсуждать же с дамами особенности телосложения и развитость ягодичных мышц капитана?

– Скажем, балы в садах столицы, вернисажи, парусная регата или международный турнир по ловле бабочек, – это малая толика того, что может заинтересовать цивилизованного человека.

– Скука… – журналист достал курительные принадлежности и, испросив разрешение у наших прелестных попутчиц, закурил. – Скука, мой друг, вот настоящая императрица современного европейца. После трудового дня, в течение которого он, напрягая все свои силы, продает что-то кому-то, улыбается, лебезит, обманывая этого «кому-то», наш современник желает отдыха. И не просто желает, но требует!

– Уважаемый Сидор, приношу извинения, вы имеете ввиду приемы продаж американца Марка Твена? – Мне доводилось изучать современные теории негоцианства, и я был не прочь продемонстрировать начитанность и широкий кругозор. Не ради удовлетворения собственного тщеславия, но ради славы врачебного сословия. – Как врач, я нахожу крайне вредным для психического здоровья обманывать людей из корысти. Еще древние знали о константности магической эманации: «каждому воздается по делам его».

– Господин врач, вы, оказывается, интереснее, чем представлялись на первый взгляд. – В свете красноватого отсвета сигары я увидел пристальный взгляд журналиста, направленный на меня. – Как вы выражаетесь, еще древние провозгласили формулу: «хлеба и зрелищ». Зрелище – это не просто лицезрение события, это азарт, адреналин. Какой адреналин может быть на выставке картин? Нет, сафари и только сафари заинтересует жаждущего отдыха негоцианта!

– Позвольте, но вы сами себе противоречите! В чем же отличие сафари от остальных зрелищ? Да, царские кошки прекрасны, движения их грациозны и стремительны, но, право, разве полет бабочки не вызывает то же чувство восхищения перед величием природы?

– Бабочки? – Правдивец рассмеялся – Увы, эти небесные прелестницы кошкам не конкурентки. А потом, я говорю о стыде, а не о восхищении. Сафари подарит нашим клиентам возможность испытывать стыд за увиденное, а не за повседневный обман и разврат собственной жизни.

– Я понимаю, что вы говорите о сублимации как психологической защите Эго от ужаса первородного инстинкта бессознательных влечений, доктор Фрейд построил на этом свою теорию психоанализа, но причем здесь сафари? Что постыдного в созерцании кошек?

– Я не любить Фрейд, он везде видит секс! Я люблю Карл Маркс, женщина должна освободиться от эксплуатации мужчины и стать основной силой революции! – вмешалась в разговор Вероника.

– Мадам, что значит освободиться от эксплуатации? – Правдивец брезгливо поморщился. – И затем, Маркс не призывал заменить секс революцией.

– Сидорушка, ты как всегда прав. Вероника, что же будет после революции, если женщина совсем освободится от мужчин, подержи Лерри, он хотя и мужик, но весьма приятен, – Мелисова попыталась сгладить наметившуюся конфронтацию.

– Не люблю я Лерри!

– Отчего же, Вероника? – искренне удивилась Лиза.

– Когда я иду с ним по улице, все смотрят на него, а не на меня! – заплакала утопистка. – А после революции секс будет как стакан воды, захотела, подошла и выпила, так говорит товарищ Клара Цеткин, – донеслось сквозь слезы.

– Отчего же надо ждать революцию, и сейчас можно сказать любому и получить шикарный секс, – Лиза забрала Лерри у подруги, утешив его поцелуем.

– Сейчас нельзя, стыдно, когда все отказывают!

«Как все-таки прав Фрейд в своей теории сублимации, даже в революцию, оказывается, приходят для удовлетворения сексуального желания, и в этом с ним согласен русский профессор Чиж, надо будет отметить эту идею в дневнике» – невольно подумалось мне.

К счастью, ход столь драматически развивающихся в экипаже событий был прерван прибытием в конечный пункт нашего путешествия.

IV

– Всем покинуть экипажи, построится на поребрике перед парадной! – раздался зычный голос Жуковского.

– Александр, это где? – от удивления Вероника перестала плакать. – Я плохо понимаю по-русски.

– Поребрик – другими словами, бордюр, а парадная – это та едва освещенная черная лестница. В Петербурге все подъезды называют парадными, это символизирует либеральность и демократичность нашего общества.

– Это символизирует столичную спесь, – не преминул съязвить Правдивец, впрочем, довольно ретиво выполняя распоряжение Жуковского.

– Дамы и господа, выдвигаемся в квартиру на последнем этаже, идем организованно. Я – направляющий, доктор и кабальеро замыкают колонну и охраняют тылы. Госпожа Мелисова, выдайте извозчикам на водку, я распорядился, они будут ждать нас до утра, – Жуковский продолжал отдавать четкие команды.

Кроме резкого мышиного аромата подъем по лестнице ничем не запомнился. Довольно скоро я услышал, как Жуковский загрохотал кулаком в дверь и заорал.

– Открыть немедленно, полиция!

Дверь распахнулась, и мы оказались в просторной прихожей. Жуковский дал легкий подзатыльник встречающему нас хозяину квартиры.

– Каналья, не мог сразу открыть! Размести господ, как мы договорились!

– Честь, какая честь для нас, господин капитан! Глубокоуважаемые дамы и господа, прошу в гостиную к окнам! – залебезил хозяин, старавшийся, несмотря на немалый свой рост и зверскую физиономию, казаться маленьким добрячком. Я отметил для себя блеснувший в свете факела длинный клык, инкрустированный бриллиантом: «Какая безвкусица!».

Гостиная представляла из себя большую квадратную комнату, в центре которой стоял зеленого сукна стол, подозрительно испачканный мелом. Огромные, практически до пола окна, выходили на Фонтанку.

– Э-э-э, человек! «Кровавую Мэри», двойную, с перцем и сигару! – произнес, ни к кому конкретно не обращаясь, Правдивец.

– Кровавую? – хозяин настороженным взглядом обвел присутствующих и вопрошающе посмотрел на Жуковского. – Этот господин просит «Кровавую Мари»?

– Бокал коктейля господину писарчуку, пошевеливайся, каналья! – Жуковский отвесил еще один подзатыльник.

– Господин капитан, прикажите поднять ящик шампанского из экипажа, – улыбнулась своей самой чарующей улыбкой Мелисова.

– Слышал, что приказала госпожа? Пошевеливайся!

– Сей момент, господин капитан, для нас такая честь,