Ключи петроградские. Путь в академию - Мелалика Невинная

не надо лезть во внутренние разборки. Когда я училась в педагогическом, то знать не знала (и откровенно знать не хотела), какова там внутренняя кухня. Да, до меня, разумеется, доносились отголоски – я все же находилась не в вакууме и не была глухой или слепой, но я держала дистанцию. У меня была своя жизнь, у преподов и вуза – своя.

Нет, сказало что-то во мне, ты уже влезла. Это уже твоя жизнь в рамках жизни академии. Но можно же закрыть глаза, парировала другая часть. Нельзя, отозвалась первая. Увидев, развидеть невозможно.

Я не знаю, сколько времени прошло, когда вернулся ворон. Он постарался пробраться в окно очень тихо, но я все равно слышала, как шуршат перья и цокают когти. Я старалась дышать как можно ровнее, чтобы он подумал, что я сплю. Поверил ли мне мой фамильяр, бог весть. Ворон слетел на кровать и устроился у меня за спиной, привалившись к моим лопаткам. Он же прикрывает мне спину, подумала я и почти мгновенно провалилась в сон без сновидений.

– Надо тебя искупать.

Эта моя фраза сделала все наше утро. Я проснулась, посмотрела на ворона, уже привычно устроившегося у меня на груди, и поняла, что птичку надо помыть: птичка вся была в серой пыли (где это он шарился ночью?).

– Сначала накормить, – проворчал ворон, – а потом можешь отнести меня в вольер, я сам искупаюсь.

– Голову тоже сам? – усмехнулась я.

Пернатый надулся. О вчерашнем я пока решила разговор не заводить, хотя мы оба явно все еще были в напряжении по этому поводу.

– В пособии для хозяев фамильяров русским по белому сказано: «Не принуждайте птицу к купанию», – сообщил ворон.

– Ты не обычная птица, – ответила я, – а еще ты, вообще-то, спишь со мной в одной постели.

– Какие мы нежные, – хмыкнул тот, но аргумент подействовал. – Ладно, неси меня мыться.

Ну я и понесла – букетиком. Сначала собиралась помыть ворона в душевой, но поразмыслила и решила, что в блоке для фамильяров наверняка все для этого лучше устроено. Так и оказалось. Мне даже указали на специальные шампуни, подходящие для птиц.

– Кто у меня такая хорошая птичка? – давя улыбку, пропела я и поднесла к ворону лейку душа. – Кто у меня такая спокойная птичка?

Ворон нервно перебирал лапами на кафеле.

– Сейчас мы тебя помоем…

Ворон посмотрел на меня тоскливым взглядом: мол, Твардовская, кончай издеваться, без тебя тошно. Я проверила, теплая ли вода, осторожно полила на ворона из лейки, нанесла шампунь и легонько намылила его перья. Вода с ворона потекла серая.

– А говорил, не надо купаться, ага, – кивнула я на потеки.

Когда закончила с телом и крыльями, поняла, что от мытья головы ворон никуда не денется.

– Блин, – пробормотала я, – у тебя же там где-то еще уши.

Ворон издал булькающий звук, напоминающий смех.

– Ничего смешного, – ответила я, – вот попадет вода – сам вытряхивать запаришься. Закрывай свои прекрасные глазки.

Ворон снова булькнул, но подчинился. Я перевела лейку душа в другой режим и осторожно принялась мыть его голову. Признаться, мне было очень страшно испортить что-нибудь в «настройках» пернатого. Птиц я еще никогда не мыла. Смыв шампунь с головы ворона, аккуратно протерла пальцами его клюв и, вновь поменяв режим душа, полила ворону на лапы.

– Хвостиком ко мне повернись, – скомандовала ему я, – хвостик надо еще раз сполоснуть.

«И под хвостиком», – уже мысленно договорила я, но озвучивать это ворону не стала, все же он птица гордая. Ворон что-то неразборчиво буркнул, но повернулся.

– Какой у нас хвостик! – пропела я, поливая пернатого водой.

На хвостике, собственно, экзекуция и закончилась – для ворона, но не для меня. Я не успела отойти от душевой, как мой фамильяр попрыгал на лапах и активно встряхнулся. Брызги полетели в мою сторону.

– Ты нарочно, да? – только и спросила я, понимая, что у меня забрызганы все джинсы и футболка.

Ворон хмыкнул, вспорхнул на стол для груминга, на котором было расстелено полотенце, и принялся об это полотенце тереться, всем своим видом демонстрируя, что он действительно гордая и независимая птица.

– Дай промокну, – предложила я, но он только распушил перья и встряхнулся вновь.

Я вздохнула, подошла к столу, вытащила из-под ворона полотенце, обернула им пернатого, и мы пошли (ну, то есть, конечно, я пошла с вороном на руках) в ячейку. В комнате ворон выбрался из полотенца, спрыгнул у меня с рук на пол и в очередной раз очень активно отряхнулся.

– Сам высохну, – проворчал он. – Окно только закрой.

– Какие мы нежные, – припомнила я ему его же слова, закрывая окно.

– Птиц полотенцами не вытирают, – фыркнул он и, изогнувшись, почесал себе лапой голову.

– А я и не вытираю, я собираю лишнюю влагу, – уверила я.

– Сам высохну! – повторил ворон и расправил крылья. Походив некоторое время с крыльями на весу, спросил: – Ты мастер-ключ куда дела?

– На брелок с ключом от ячейки повесила, – ответила я, перебирая чистые футболки: после мытья ворона хорошо бы теперь было помыться самой.

– Отлично. Можно будет сегодня и протестировать, – кивнул пернатый, а потом с обидой в голосе проворчал: – «Какой у нас хвостик». Я прекрасно могу вымыть свой хвост сам. Мне для этого помощники не нужны.

– Как знаешь. – Я подавила улыбку: конечно же, он тоже имел в виду не хвост, а под хвостом. – Могу тебя больше не трогать. Сам – значит, сам. Сам себе хвостик мой, сам себе спинку чеши.

– Про спинку я, между прочим, ничего не говорил, – возмутился ворон.

Мы переглянулись и дружно рассмеялись.

Глава 14

Разумеется, в качестве компенсации за помывку пришлось почесать ворону спинку, поцеловать его в клювик и накормить картошечкой.

– Вымогатель! – сказала ему я, когда мы шли к Фонтанному дому, одному из петербургских дворцов графского рода Шереметьевых, получившему свое название по реке Фонтанке, на берегу которой он и стоял. Там же, в одном из флигелей, располагался музей Ахматовой, в котором я, к своему стыду, еще не была.

– Я восполняю ресурс, – многоумно отозвался пернатый с моего плеча, – и тебе, кстати, рекомендую.

– Я поела вместе с тобой, – хмыкнула я.

– Я тебе рекомендую осознать, что ты тратишь ресурсы и не просто ешь, пьешь и гладишь фамильяра, а именно что восполняешь потраченное. Может, в голове что-то на место встанет и ты поймешь, как надо относиться к себе и к миру в этом плане.

– Я не хочу относиться к тебе как к ресурсу…

Ворон прогоготал что-то неразборчивое. Кажется, расшифровывалось это: «Как же с тобой тяжело!»

– И еще, раз пошла такая пьянка, – продолжила я, – про нескольких фамильяров у одного мага я уже слышала, а как один фамильяр может служить двум хозяевам или менять хозяев – еще нет. Расскажешь?

– Потом, – уверил он, поскольку мы уже входили в арку Фонтанного дома.

В этой арке я, что называется, и залипла. Она была исписана стихами и посланиями разного рода. По Литейному я бродила не раз, но никогда не заходила в это пространство. Казалось бы, каждый культурный человек должен посетить музей Ахматовой в Фонтанном доме… Но в прошлый мой приезд в Питер нас на экскурсию сюда не возили, а в этот приезд у меня были оправдания в виде экзаменов и отсутствия денег, а также приступов ложной скромности, которые периодически со мной случались на пороге важных мест.

– Очень хорошее место для тех, кому нужен знак… – сообщил ворон.

Я же в этот момент смотрела на сделанное черным маркером изображение птицы с подписью: «Смотри под ноги». Под ногами у птицы было написано: «Радость». Сама птица показалась мне похожей на Ворона, только очень юного – голенастого (как говорили в моем детстве, длинногачего), тощего и глазастого.

– …но мы идем дальше, – подытожил пернатый мне в ухо.

Я повиновалась, и мы вошли во двор Фонтанного дома.

– Идем в музей? – на всякий уточнила я.

– Если ты поймешь, что место силы в музее, то да, – согласился он, – но я бы пока рекомендовал тебе погулять по двору.

– Окей, – вздохнула я и пошла гулять.

Двор, откровенно говоря, напоминал сад (и, наверное, являлся усадебным садом). Я прошла мимо инсталляции, демонстрирующей быт коммунальной квартиры, прошла мимо входа в музей и свернула по дорожке к центру двора. Мой взгляд привлекла клумба. Точнее, это даже была не клумба, а довольно значительный островок зеленой растительности с деревьями по центру. Вот только пространство под деревьями было будто вытоптанным,