Ведущая на свет - Вера Волховец

— Нечестно, у тебя размах больше, — возмущенно пищит Агата, когда Генрих хлопает ее по плечу — “догнал, мол” — а у самой глаза блестят. Ей весело.

— Ну, дорогая, что такое честность и в котором месте это про меня? — Генрих смеется.

Взмах за взмахом, воздух вокруг все холоднее, но вид на ночной безумный Лондон с высоты птичьего полета — то, ради чего стоит потерпеть такие мелкие неудобства.

Этот город чудовищно изменился за то время, пока Генриха в нем не было. Он ощутил это еще вчера, и это не описать двумя словами. Так и хочется сказать: “Здравствуй, старина, ты меня не помнишь, да и я тебя, пожалуй, тоже почти не знаю”.

В какой-то момент простое скольжение в небесах Генриху надоедает, и демон снова позволяет Агате чуть опередить себя, затем снова ее настигает — только для развлечения, никакой настоящей охоты — ловит девушку за талию, притягивает к себе.

— Крылья убери, — вкрадчиво и многообещающе шепчет Агате в ее холодные губы. Тут такая высота, что она вряд ли подумает, что он так бессовестно ее атакует. Хотя так оно и есть, ему хочется чуять ее волнение.

И он чует. Будто ледяная змейка трепета скользнула по позвоночнику Агаты Виндроуз.

Девушка смотрит на демона удивленно, не очень понимая, что он хочет, а Генрих подмигивает.

— Ну же, доверься мне. Вряд ли это для того, чтобы тебя съесть, как думаешь.

Поведется или нет?

Агата закрывает глаза, видимо, ругая себя за такую отзывчивость, и убирает крылья. Земля сразу же начинает тянуть ее к себе, в воздухе ее сейчас держат только руки и крылья Генриха.

И он рассеивает. уже свои крылья.

Дальше — только падение вниз, к земле, в ледяных потоках воздуха, под пронзительный визг Агаты, сжавшейся в его руках в комочек. Если бы падение не перешибало Генриху чутье — он бы чуял сейчас столько ее страха, что непременно ощутил бы острый приступ голода, сводящий сущность. Жертва боится — ее пора есть.

А вы когда-нибудь падали с высоты в две с половиной тысячи футов?[1]

Когда земля что есть сил несется тебе навстречу, и пусть ты даже точно знаешь, что не умрешь, когда врежешься в нее. Будет больно все равно.

Агата, кажется, никогда так не падала — и уж тем более осознанно. Надо было, наверное, высоту поменьше набрать, но Генриху хотелось, чтобы ощущения были острее. Острее некуда — в его крови адреналин кипел и пенился, как море во время тайфуна.

— Тише-тише, птичка, смотри на меня.

Агата смотрит — с прокушенной до крови губой, бледная как смерть, и глаза просто огромные. Девчонке страшно, смертельно страшно.

Ну ладно, еще три секунды падения, и Генрих снова материализует черные крылья за своей спиной, мягко переходя в плавное планирование к земле.

Вот он уже опустился на Лондонский тротуар, и Агата прижимается к нему, все еще сжимаясь от страха, и барабанит по его плечам маленькими кулачками.

А он тихонько шепчет ей всякую успокаивающую дурь на ушко и поглаживает девушку по спине, слушая, как трепыхается ее сердечко. Ведь и вправду как встревоженная пичужка, что бьет крыльями.

Зря трепыхаешься, малышка. Ты привыкнешь, что Генрих Хартман для тебя — это всегда сильные эмоции и острые ощущения.

Генрих, конечно, разожмет свои когти сейчас, но только для того, чтобы ты в них сама порхнула. Позже.

— Кретин, кретин, кретин, — отчаянно пищит Агата, когда успокаивается настолько, что хватает силы разговаривать. Пищит и барабанит по его плечам маленькими кулачками. Смешная.

— Эй, а кому тут за оскорбления накапает? — весело интересуется Генрих.

— Это не оскорбление, это диагноз, — ох ты Боже, эта прелесть умеет еще и голос повышать?

Она же видит, что он по-прежнему силится не расхохотаться, отпихивает демона от себя и шарится по карманам брючек в поисках ключей.

— Да ладно тебе дуться, птичка, у меня все под контролем было, — Генрих ловит девушку за запястье. — Ну, скажи же, было здорово.

— Было страшно, мать твою, — выдыхает Агата, резко оборачиваясь и бросая на Генри раздосадованный взгляд. Ну точно надо будет повторить. И поцеловать ее во время падения.

— Мать мою что? — с интересом уточняет Генрих. Это вообще-то ругательство и довольно крепкое. И в кредитную сводку оно влезет. Если его закончить…

— Цветами осыпать, — виртуозно выкручивается девчонка, а потом вздыхает и неохотно смотрит на дверь. Сразу видно, идея возвращения в Чистилище ее не очень прельщает.

— Я тебе говорю, оставайся, птичка, — подначивает Генрих, — там же смертная тоска, и Пейтон треплет нервы. А здесь я тебя научу… Веселому.

— Увы, веселью час, а делу время, — Агата качает головой и все-таки шагает в сторону двери.

Правда дойти до нее она не успевает.

Позже Генрих и так и этак проанализирует эту ситуацию, чтобы попытаться понять, когда и где он допустил промах. Где расслабился? Где не дослушал, не дочуял, не доглядел?

И это так и останется непонятно.

Враг упал откуда-то с неба, будто спикировал с высотки. Даже не камнем упал, огромной глыбой, практически скалой! И Генрих только в последнюю секунду успевает рвануться вперед и, схватив Агату за ремень на брюках, швырнуть назад.

Девчонка падает где-то позади, вскрикивает от удара, но это ерунда, потому что там, где секунду назад была ее голова, сейчас когти твари.

— Назад, — рычит Генри, перехватывая лапу врага в движении и оборачиваясь к Агате. Она лежит на земле и таращится вперед.

— Т-ты говорил, исчадий в Лондоне мало.

— Это не исчадие. Уходи! Быстро! — это рычит уже Генрих, перешедший в боевую форму, потому что в человеческой ему эту безмозглую птаху и трех секунд не защитить.

Защитить, да!

Это его птичка! Только его! И никому её Генрих сожрать не позволит!

Этот демон и вправду уже точно не исчадие: у него четыре рога на вытянутой морде, и сам он чуть ли не в полтора раза крупнее Генриха.

Это ведь даже не дьявол, это какая-то неведомая внеклассификационная тварь. Генрих вообще задним умом готов был поклясться, что крыльев у этого демона он видел четыре. Огромных четыре крыла, и каждое — шире и длиннее крыла Генриха. И эти шипы вдоль хребта…

Господи, что за тварь и почему она еще не в преисподней? Разве Небеса не должны