Меня зовут Зойла - Чики Фабрегат

как только я теряю контроль, они вырастают почти в два раза и удлиняются, как у помощников Санты. Как у эльфа. Все это замечают, начинаются взгляды, перешёптывания в коридорах и вопросы, типа «а вы видели?». Проходят недели, прежде чем они забывают об инциденте или убеждают себя, что им лишь показалось, будто они что-то видели. Направив все силы на этот самоконтроль, невозможно сосредоточиться и увернуться от брошенного кем-то мяча или не споткнуться о скамейки для упражнений, которыми нас мучают. А потом, как сегодня, когда все смотрят на меня и смеются, когда кто-то шутит, что я витаю в облаках, во мне поднимается ярость. Я чувствую её. Я чувствую, как она появляется в ступнях, поднимается по ногам, собирается в теле, и нет способа остановить её. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, умоляю её остановиться, но горячий ком продолжает подниматься к моей груди, сжимается, проходя через горло, и лопается, достигнув ушей. Я бегу в раздевалку с тающей надеждой, что никто этого не видел, запираюсь там и решаю больше никогда не выходить.

Но в конце концов всегда выхожу.

Сегодня утром, после очередной попытки успокоиться, в раздевалку зашёл парень с немного растерянным выражением лица. Думаю, это тот новичок, которого вчера нам представил учитель, он недавно переехал в город.

– Эй, тут для девочек, – сказала я.

– А, ладно. Просто я новенький, – ответил он и на секунду сдул чёлку с глаз.

Хорошее оправдание. Если бы в тот момент я не так злилась, меня бы позабавило то, как он стоит там с видом потерянного ребенка с чёлкой, закрывающей один глаз, как у тощего, долговязого пирата.

– Тебе влетит за то, что случилось?

– Не больше, чем обычно, полагаю.

Я знала, что произойдёт. Беседа с учителем, отчёт, который должна подписать моя бабушка, и ещё одна бесконечная встреча с психологом. Самооценка, подросток, внимание, уверенность, страх. Слова, которые он повторяет мне, когда самый страшный момент уже прошёл и всё, чего мне хочется, – это вернуться за свою парту в конце урока и спрятаться за учебниками, пока остальные строят планы на выходные. Когда ярость и стыд проходят, моё единственное желание – стать невидимой.

Я говорю новичку, как меня зовут, а он в свою очередь представляется Раймоном. В глубине души он не более странный, чем я, и столь же неуместный, как полуэльф в школьном классе. Я объясняю ему, где находится раздевалка для мальчиков, и выхожу в коридор, вливаясь в растекающийся по школе поток людей с рюкзаками и папками. Я стараюсь быть похожей на них, но сложно оставаться незаметной, если твои уши отрастают всякий раз, когда ты теряешь контроль. Лиам говорит, что всем плевать и что есть девочки с разноцветными волосами, учителя, которые приезжают на велосипедах и катаются по коридорам в смешных шлемах, и даже сумасшедший старшеклассник, который затачивает зубы, чтобы быть похожим на вампира. В такой школе, как эта, никто не обратит внимание на заострённые уши, которые немного больше обычного. Но для него всё всегда было легко.

Мы родились с разницей в десять минут, и это наложило отпечаток на всю нашу жизнь. Глупый врач, жаждущий попасть на последние страницы газет и дать интервью в какой-то третьесортной программе на местном телевидении, решил, что полуночные куранты и виноград, который некоторые медсёстры тайком ели, пока наша мать угасала в родильном зале, означают, что мы принадлежим к разным годам, к разным курсам на всю жизнь. У бабушки до сих пор хранится газетная вырезка: «Десять минут или год жизни?» – таков был заголовок статьи, в которой рассказывалось, насколько необычным был наш случай. И конечно, она была проиллюстрирована фотографией того придурка в зелёном халате и маске, который навсегда превратил меня в младшую сестру, коротышку, как называет меня Лиам.

Некоторые люди даже не знают об этом, потому что он на фут выше меня, и мы не похожи друг на друга, по крайней мере, не в том, что видно окружающим. Мои волосы вьются от влажности, а его – гладкие, как шёлковая вуаль из сказок «Тысячи и одной ночи». Его глаза, голубые и большие, покоряют всех девушек, в то время как на мои, гораздо меньше и тёмные, как у испуганного оленёнка, никто никогда не обращал внимания. Так он иногда называет меня: мой испуганный оленёнок. Но только он может называть меня так, и если кому-то приходит в голову придираться ко мне, высмеивать мои пиджаки на три размера больше, мою неуклюжесть на уроках физкультуры или мою рассеянность, он набрасывается, как ягуар. Иногда я думаю, кто бы защищал нас, если бы я родилась раньше. Отец сдался много лет назад, а бабушка такая старая…

Лиам ждёт меня на выходе, чтобы идти домой вместе. По моему лицу он быстро понимает, что произошло. Какое счастье, что мне не нужно ему объяснять! Я просто приоткрываю ему дверь в своё сознание, позволяя заглянуть к себе в голову. Мы привыкли говорить вслух, чтобы никто не заметил, что нам это не нужно. И сейчас он спрашивает меня об уроках и об утреннем тесте по химии, а я рассказываю ему о чечевичном пюре, которое бабушка, должно быть, приготовила для нас, потому что это последний четверг месяца, а традиции есть традиции, даже если никто не знает, когда они родились и почему. Но попутно мы ведём другой диалог, он мысленно утешает меня, говорит, что всё будет хорошо, и проецирует в моей голове нелепые образы своих одноклассников, дырку в носке учителя философии, который скидывает свои ботинки в классе, когда думает, что его никто не видит, а я отвечаю идиотской улыбкой новенького, который по ошибке зашёл в раздевалку для девочек.

Обратный путь для меня всегда короткий. Мы обходим лес стороной, потому что бабуля Лупе не любит, когда мы в него заходим. Она предпочитает, чтобы мы шли по улицам, хотя это занимает у нас в два раза больше времени. Она редко запрещает нам что-то делать, поэтому мы слушаемся. Когда отец оставил нас на нижней ступеньке крыльца и попрощался с нами из машины, она стала нашей единственной семьёй.

Когда мы доходим до последнего поворота перед домом, мы бросаемся бегом по подъездной дорожке, смеясь и толкаясь, и Лиам в итоге побеждает. Иногда он позволяет мне победить, но сегодня он знает, что я не нуждаюсь в сочувствии, и на последних метрах набирает темп, перепрыгивает по две ступеньки зараз и без труда первым оказывается у двери. Она заперта, так