Эл убивает слезами - Влад Райбер

бы сын не старался. Мальчишка злился, бил по мячу всё яростнее. И я поясницей почувствовал свой возраст, а Макс был неутомим. Теперь он ловко забивал мне голы. Я и не поддавался. В очередной раз, он пнул мяч так сильно, что тот улетел куда-то за деревья.

– Ладно, я сам принесу! – сказал он и убежал за мячом.

Глубоко дыша, я присел на траву. Лицо горело, с подбородка капал пот. Я решил сказать Максу, что на сегодня хватит, но вдруг он и сам потерял всякий азарт. Вернулся из леса с мячиком под мышкой, а лицо бледное, отсутствующее.

– Ты чего такой?.. Случилось что-то? – спросил я.

– Пошли домой. В «Иксбокс» поиграем, – предложил он.

Я был только «за», но всё же хотел знать, какова причина в перемене его настроения.

– Я увидел монстра, – с неохотой признался Макс, словно ожидая, что его слова не будут восприняты всерьёз.

– Синего и лохматого? – я надеялся, что сын улыбнётся.

– Нет, – серьёзно ответил Макс. – Я на секунду наклонился за мячиком, а он появился! Сначала подумал это ты, потому что он как человек. Потом смотрю: он лысый…

– Так это и был человек, – сказал я. – Да и я тоже лысый, подумаешь.

– Нет, у тебя есть волосы, просто редкие… А он был совсем лысый. К тому же у него были огромные глаза и маленькие-маленькие зрачки. Я сразу понял, что это монстр.

Я подробно расспрашивал сына, чтобы понять: не пытается ли он меня обмануть? Спрашивал: «Как он был одет?», Макс отвечал: «Во что-то серое». Спрашивал: «Ну и что он тебе сказал?», Макс отвечал: «Ничего. Он даже не двигался. Я взял мяч и убежал». Чувствовалось, что ему не хотелось об этом разговаривать. И я поверил, что в лесу он увидел кого-то страшного. Не монстра, конечно. По берегу ходят всякие…

Я уговорил сына задержаться и полюбоваться тем, как алый закат окрасит речной сток. Макс наблюдал это без удовольствия, просто ждал, когда сядет солнце. Я не помнил, когда он в последний раз так рвался домой…

***

Мне хотелось вернуть себе репутацию внимательного отца, а тут, как на зло, поручили срочный проект и опять сидел за чертежами. Но мой сын больше не жаловался на это. Я выкроил время и предложил сыграть во что-нибудь на двоих. Макс ответил: «Давай потом!». И чем он был так занят? Казалось, сидел просто так.

– Тебе больше не одиноко? – поинтересовался я.

– Вообще-то у меня появился друг, так что всё нормально, – Макс посмотрел мне за спину, словно там кто-то стоял.

Я поймал его взгляд и невольно обернулся на пустую стену.

– Помнишь, я говорил про… человека в лесу? – сын не посмел повторить слово «монстр», словно боялся, что кто-то услышит и обидится. – Он оказался хорошим парнем. И ему нравится наш дом.

– Но ты же мне описывал какого-то урода, – напомнил я.

– Блин… ну да, он стрёмный, – признал Макс. – Но ничего плохого мне не сделал.

Я задумался: а мой сын не слишком взрослый, чтобы выдумывать себе друзей? Ведь ему не четыре года и не шесть, а все одиннадцать. Но я не стал критиковать его игру. Подумал, может таким способом он пытается привлечь моё внимание и решил, что обязательно поговорю на эту тему с каким-нибудь специалистом.

Макс вёл себя нормально, поэтому причин для беспокойства пока не было. Я лишь иногда задавал вопросы:

– Как зовут твоего нового друга?

– Не знаю, он не разговаривает, – ответил Макс. – Но я понимаю его без слов.

– А почему я его не вижу?

– Он умеет быстро перемещаться и всегда стоит там, куда ты не смотришь.

Сын говорил это без детской театральности и его слова начинали меня беспокоить.

– И зачем он тебе нужен?

– Его вид может напугать. Неплохо иметь такого друга, чтобы спастись от врагов.

Я заподозрил проблемы в школе и спросил достаёт ли его кто-нибудь. Макс ответил, что есть один мерзкий одноклассник, который многим портит жизнь.

– Почему ты раньше не сказал? – удивился я.

– Татьяна Викторовна говорила, что жаловаться не по-мужски, мы должны сами разбираться с обидчиками, – ответил сын.

Я так и закипел. Ничего не изменилось. Культура замалчивания, по-прежнему работает. Мне вспомнились школьные годы. У нас тоже было правило: нет хуже того, кто жалуется взрослым. И всякое мудачьё с радостью этим пользовалось. Одного парня постоянно доставали. Пока учителя не видели, выкидывали его портфель из окна, отвешивали пинки и подзатыльники. И он терпел травлю, потому что «стучать» на поведение особо мерзких сверстников – стыдно. И я в это верил… Ох, как они были довольны этим!

Выдуманные друзья моего сына теперь казались мне не такой серьёзной проблемой, как его настоящие враги. Я собирался зайти в школу, поговорить с классной руководительницей. Выделил для этого целый день в среду. Но внезапно она меня опередила! Учительница Макса позвонила мне во вторник после обеда, сказала, что в классе будет родительское собрание.

– У нас с одним мальчиком случилось несчастье, – сказал робкий голос в трубке. – Он погиб не в школе. Дома. Мы хотим рассказать, как нужно объяснить это детям.

Я пообещал прийти. Макс уже был дома и слышал этот телефонный разговор, он заговорил холодным тоном:

– Тебе не надо мне это рассказывать. Я уже всё знаю. Олег умер. Я даже знаю, как он умер. Ночью он вырвал себе глаза и раздавил их в кулаках. Его нашли таким в кровати.

– Господи! Разве люди от этого умирают? – не поверил я.

Сын медленно приподнял и опустил плечи, и сказал тем же тоном:

– У него получилось.

– Откуда ты это знаешь? – я всё ещё не верил, что такое могло произойти.

– Мамка Олега приходила сегодня в школу и рассказала обо всём. Она думает, что это мы виноваты… Хотя это он портил нам жизнь! – со злобой сказал Макс.

– Это тот самый Олег, который тебя доставал? – догадался я.

– Да, – кивнул Макс. – Я вчера сказал об этом своему другу. Наверное, это он хотел меня защитить, поэтому заставил Олега так сделать.

– Защитить? – я не понимал, как мой сын может быть таким циником, да ещё и приплетать сюда свои фантазии. – С твоим одноклассником случилось ужасное, а ты так спокойно об этом говоришь?

– Папа, он издевался над всеми и ему это нравилось, – вскрикнул сын. – Ему было интересно только избить кого-нибудь и довести до слёз. Я должен притворяться, что мне его жалко? Мне не жалко! Таким как он лучше сдохнуть.

– Не нам решать, кому жить, а кому нет, – сказал я и сам почувствовал, что