Орден надежды - Алекс Хай

и дурачком на всю жизнь остаться можно. Увидев наши вытянувшиеся рожи, повара на раздаче расхохотались. Я едва успел погасить “Берегиню”, как толпа однокурсников настигла нас и подхватила на руки. Ронцова и Грасс подкинули так высоко, что те едва не зацепились за люстры. Малыша поднимать не рискнули — слишком тяжелый.

А вот нас со Сперанским эта участь не миновала.

Я несколько раз подлетел к потолку. Глаза застилали какие-то блески и конфетти, пахло дымом от хлопушек.

— Слава и вечная честь героям, обманувшим Аудиториум! — Продолжал подначивать староста. — Да останутся их имена в истории студенчества!

Грасс визжала и бранилась, на лету пытаясь подтянуть юбку пониже, чтобы лишить перваков пикантного зрелища. Однокурсники отрывались как могли — наверняка решили таким образом компенсировать отмененный бал.

— Пощады! — взвыл Сперанский. — Ребят, меня сейчас стошнит. Клянусь!

Наконец нас бережно опустили на пол, и я, покачнувшись, улыбнулся.

— Вот это сюрприз. Спасибо, ребят!

— Вам спасибо, — осклабился щеголь Воронин и козырнул. — Благодаря вам наш курс никогда не забудут.

— Хорош буянить, господа! — прикрикнула на нас повариха. — Пошумели — и хватит. А ну, марш за едой!

Из толпы ко мне протиснулась Ирка.

— Ну как, герой?

— Твоя работа?

Ирэн лукаво улыбнулась и подмигнула.

— Подумала, раз вы все равно преуспели, то нужно это отпраздновать. Все равно дальше до самых каникул одна учеба…

— Спасибо, — я приобнял ее и чмокнул в макушку. Большего на людях позволять было нельзя. — Неожиданно приятно.

— Знала, что вам понравится.

— Ага, спасибо тебе огромное, Штофф, — проворчала Анька, безуспешно пытаясь пригладить растрепанные волосы. — Теперь весь курс знает, какого цвета кружева у меня на трусах.

— Красные! — хихикнул Малыш.

Грасс обернулась к нему, показала кулак, и Рахманинов, сделав вид, что испугался до тахикардии, приложил здоровенные ладони к груди.

— А я думал, черные будут…

— Малыш, я тебя прибью, — шикнула на него байкерша, но глаза у нее были веселые. В кои-то веки я видел, что она радовалась.

Голод взял верх, и ор наконец-то угомонился. Студенты выстроились в очередь к раздаче, и я с удивлением обнаружил на своей тарелке двойную порцию.

— Восстанавливай силы, герой, — усмехнулась повариха и протянула мне тарелку с яичницей и аж четырьмя колбасками.

— Вот от души! Спасибо!

Все же были в этом хулиганстве свои очевидные плюсы…

Наша поредевшая группа расселась за стол.

— Интересно, нас теперь перекомплектуют? — спросила Ирэн, пока я за обе щеки уплетал горячий завтрак.

Денисов ел молча, то и дело поглядывая на нас с Ронцовым. Остальные оживленно обсуждали возможное будущее группы — даже Грасс в кои то веки вступила в дискуссию. Демонстративно молчала лишь Марианна Перовская — красотка, лишившаяся княжеской свиты с моей легкой руки.

— Вряд ли станут что-то менять в группе, — рассуждал Сперанский. — А вот в общаге могут и переселить… У нас одно свободное место, у Денисова вообще три освободилось…

— Да можете вы наконец заткнуться?!

Перовская грохнула кулаком по столу так, что зазвенела вся посуда.

— Девяти дней не прошло, а вы уже прыгаете, скачете, хлопушки взрываете! — задыхаясь от возмущения, кричала она.

Денисов попытался успокоить взбесившуюся девушку, но было поздно — у Перовской началась натуральная истерика.

“Ир, уведи ее”, — попросил я подругу. — “Меня она все равно не послушает. Здесь нужна женская душа”.

“Она и меня не послушает. Это ж Перовская”, — пробормотала в ответ Ирэн. — “Но попробую”.

Ирка отложила приборы, поднялась, обошла стол и обняла бившуюся в слезах Перовскую. Что-то зашептала ей на ухо, поглаживая по волосам. Не знаю, что именно сказала Ирка, но Перовская замерла, долго глядела остекленевшими глазами в одну точку, а затем позволила Ирэн себя увести.

“Мы в туалет”, — сообщила подруга. — “Умою ее и приведу в порядок. Сделай так, чтоб вас здесь не было, когда мы вернемся”.

“Хорошо”.

Не ожидал, что Марианна сорвется. Меня обуяли противоречивые эмоции. С одной стороны, собаке — собачья смерть. Княжичи сами нарвались. С другой… Перовская вряд ли что-то знала о том, что приключилось той роковой ночью. И она имела право на скорбь.

Если я все понял правильно, между ней и Забелло было нечто большее, чем дружба. И даже если опустить комментарии относительно вкуса Перовской и качеств Забелло, она лишилась близкого человека. Следовало уважать чужое горе.

Хвала небесам, хотя бы Ирка обладала навыками успокаивать потерявших разум от скорби женщин. У меня это получалось не так хорошо.

— Думаю, нам пора, — Ронцов поднялся из-за стола. — Все равно кусок в горло не лезет.

Сперанский тоже понес свой поднос в окошко для грязной посуды, а я задержался, играя в гляделки с Денисовым.

“Записку покажешь?” — спросил я ментально.

“Не здесь. Не хочу, чтобы остальные пялились. В библиотеке через пять минут”.

“Принято”.

Я залпом допил обжигающе горячий и до зубного скрежета сладкий кофе и, сдав посуду, вышел на воздух. Нужно было проветрить голову.

Грасс появилась на крыльце с сигаретой в руках.

— Больше не прячешься? — спросил я.

— Прячусь. Отойду за угол. Через пятнадцать минут пара.

— Ага.

Вдохнув напоследок свежего морозного воздуха, я вернулся в корпус и направился в библиотеку. Денисов ждал меня у входа.

— Перовская в порядке? — спросил я.

Константин неопределенно покачал головой, но помрачнел.

— Не очень. Если не возьмет себя в руки, боюсь, придется обращаться к лекарям. Или даже к мозгоправам, чтобы хоть немного ослабили воспоминания. Не ожидал я, что это так по ней ударит. Первые пару дней вела себя тихо, а сейчас ее понесло.

— Каждый по-своему справляется с горем.

— В том и дело. Она не справляется.

— Дай ей время, — ответил я. — Для тебя все эти Меншиковы с Афанасьевым были никем. А у Перовской с Забелло, судя по всему, была своя история.

— Давай к делу, — Денисов вошел в двери библиотеки и тут же направился в один из маленьких читальных залов.

Я прихватил пару свежих газет для вида уже скорее по привычке — запах типографской краски вызывал воспоминания о Матильде. Я надеялся, она благополучно добралась и устроилась в Букуреште.

Денисов плотно закрыл за мной дверь, зажег настольную лампу и вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо листок бумаги.

— Плотная, дорогая, — сказал я, помусолив ее в пальцах.

Денисов кивнул.

— Но не гербовая. Думаю, итальянская, особая для писем. И писали дорогой перьевой ручкой.

— Откуда ты знаешь?

— Сразу видно деревенщину. Уж прости, Соколов. Если долго и много работаешь с документами, то узнаешь дорогую канцелярию на ощупь. Тут видно, что перо дорогое. И чернила черные.

— Значит, наш любитель эпистолярных загадок — некто обеспеченный, — заключил я.

— Причем весьма и весьма.