Омут - Снежана Каримова

того, что летает, плавает и растет, – сказала только старуха на всю ее помощь.

Уезжала Глафира с тяжелым сердцем, успокаивая себя, что помогла немощной женщине. Но крохотная надежда все-таки оставалась, ведь бабка-шептунья велела приходить снова.

Ровно через неделю, в тот же самый час Глафира вновь была у старухи.

И все повторилось. Но она этого и ждала. Прихватив из дома большую хозяйственную сумку, Глафира по пути спешно набила ее дровами из встретившейся чужой поленницы. В рюкзаке лежали продукты для супа: куриные крылышки, хвост трески, несколько картофелин, морковь, луковица и подвядший пучок укропа. Глафира надеялась, что правильно поняла старуху.

Она опять убралась в доме, поухаживала за чайным грибом, сварила суп и накормила бабку-шептунью. Напоследок та попросила помыть ей ноги и подстричь ногти. Она выпростала из-под одеял бледные, похожие на стебли проросшей картошки ноги в невозможно грязных носках. Это было уж слишком! Глафира хотела возмутиться, но потом решила, что знахарка, как в сказках, испытывает ее.

Делать нечего: преодолевая отвращение, она стянула с худых ног старухи ветхие, распадающиеся на петли носки. Ступни ведьмы сопрели, воняли гнильем, а ногти были крепкие, желтые и ужасно длинные, почти уже вросшие в подушечки пальцев.

– Только воду не выливай и ногти не выкидывай, – приказала бабка-шептунья, и Глафира, сделав ведьме педикюр, прилежно собрала ее когти на газетку.

Про себя она подумала, что если бабка и сегодня не поможет ей, то больше она не придет – хватит с нее испытаний. Уж лучше ухаживать за собственной дочерью, чем за чужой старухой.

Но тут знахарка слезла с постели, тяжело подковыляла к буфету и достала майонезную банку с чем-то похожим на сырое тесто и крошечный, с полпальца, красный шерстяной мешочек. Все это она протянула просительнице. Потом извлекла из кармана вязаной кофты сложенный в несколько раз листок бумаги и тоже вручила ей.

Глафира развязала тесемки мешочка, там лежало сосновое семечко – зернышко с одним коричневым, похожим на стрекозиное крылышком.

– Пусть испечет пирог желаний и съест, – сказала бабка-шептунья. – Памятку я тебе дала.

Глафира кивнула.

– За калитку как выйдешь, вылей ведро с грязной водой, само его у калитки оставь, в следующий раз занесешь. А пока до остановки будешь идти, кидай ногти, чтобы следы скрыть. И приходи снова через неделю.

Выйдя из ведьминого дома, Глафира сделала все, как велела старуха, а пока ехала домой, прочитала бумажку с памяткой. Сверху корявым почерком было выведено: «Пирог желаний», а дальше шел сам рецепт.

Пирог этот печь можно было лишь раз в жизни, проговорив про себя сокровенную мечту. Готовилось тесто целых шесть дней, но из совершенно простых продуктов, да и само приготовление было легким, только долгим. В первый день в закваску добавлялось молоко, мука и сахар, на следующий день тесто отдыхало, требовалось только помешивать, потом снова шло добавление ингредиентов. В общем, ничего сложного, главное – соблюдать режим «труда и отдыха», дни подсыпок и дни помешивания. На шестой день нужно было разросшуюся закваску разделить на четыре части. Три из них раздать хорошим людям, а из четвертой замесить сам пирог желания, положить в него семечко, испечь и съесть обязательно в одиночестве. Резать пирог было нельзя, только разламывать.

* * *

После бабки-шептуньи Глафира отправилась сразу к Вере, отдала ей семечко и честно поведала о знахарке. Дочь восприняла ведьмины подарки скептически.

– А почему не в горшок посадить, как Дюймовочку? – хмыкнула она, разглядывая на ладони семечко будущей дочери. – Назову ее Цветочком. Цветаной.

Но пирог все же приготовила, хоть и не любила печь. Она тоже решила испытать все методы, даже сказочные.

Одну часть закваски Вера отдала коллеге, одну – подруге, а третью – соседке Ольге.

Пирог больше походил на кекс и по вкусу был приторносладким, но Вера его добросовестно съела – специально не завтракала, чтобы хорошенько проголодаться. Семечко проскочило незаметно, она даже не почувствовала его.

Вера допила чай и прислушалась к ощущениям. Как и следовало ожидать, ничего не изменилось, и она горько усмехнулась:

– Ну, я хотя бы попробовала.

И вдруг ее скрутила боль в животе, резкая, острая, словно она наелась гвоздей, а не выпечки. Вера заскулила, напугав пуделя, и бросилась к унитазу, но приступ прекратился так же неожиданно, как пришел.

Вера сполоснула лицо, налила воды в стаканчик для полоскания и выпила залпом. Сидя на коврике между ванной и унитазом, она решила, что никогда больше не будет печь сомнительные пироги и вмешиваться в судьбу колдовством. Потом позвонила матери и сообщила, что все исполнила, а заодно поведала и о реакции.

– Если старуха попросит еще что-то съесть, то давайте уже без меня, – закончила свой рассказ Вера.

Глафире и самой задумка с семечком нравилась все меньше, ей не хотелось опять ехать к знахарке, но они с дочерью уже так далеко зашли, так много сделали, что было бы обидно останавливаться.

И через неделю Глафира отправилась в деревню.

Знахарка снова лежала под горой одеял, она пряталась там с головой, а в избе было так холодно, что даже бревна покрылись хрупким инеем, как вынутая из морозилки хурма.

– Эй! – опасливо окликнула старуху Глафира, не зная, жива ли та, ведь в первый ее приход бабка-шептунья как раз рассуждала о смерти.

Одеяла зашевелились.

– Глаша? – слабо отозвалась старуха.

– Это я. Сейчас, подождите!

Глафира бросила помойное ведро, которое занесла с улицы – оно так и простояло всю неделю у калитки, – и побежала за дровами. Обследовала растерянно пустой дровяник, заглянула в сарай и схватила старую ручную пилу. Осмотревшись, она решительно принялась ломать и пилить дряхлый штакетник забора.

Старуха рассердится, конечно. Но после. А сейчас пусть отогреется, все равно Глафира больше к ней не придет. Надо бы выяснить, куда позвонить, чтобы бабку забрали или хотя бы присмотрели за ней. В какие-то соцслужбы. Пропадет ведь.

Вскоре Глафира затопила печь.

– Я окорочок принесла, лапшички. Сейчас бульончик сварю.

– Иди сюда, – позвала вдруг старуха.

Глафира подскочила.

– Семечко Вера съела, – сообщила она. – Пирог испекла. Части закваски раздала добрым людям, все сделала, как в бумажке было написано.

– Вот, на, – прохрипела бабка-шептунья.

Вытянув из-под грязных одеял костлявую руку, старуха протянула Глафире еще один скомканный листок бумаги.

Глафира приняла комочек. Пальцы знахарки разжались.

И она умерла. Кожа на ее лице вмиг истончилась, высохла, обтянув череп, и казалась теперь хрупкой, как выгоревшая на солнце старая газета. Глаза запали, а челюсть, наоборот, обнажилась, выперла.

Глафира в ужасе отпрянула, а потом, сдернув с вешалки куртку и одеваясь на бегу, вылетела из дома. Она